11 февраля исполняется 80 лет ветерану крымскотатарского национального движения Айше Сеитмуратовой. «ГК» попросил юбиляра поделиться воспоминаниями о прожитых годах.
— Будет справедливым начать с того, что судьбу людей вашего поколения во многом определила война и депортация…
— Когда война началась, мне было 4 года, а когда выслали — 7. Отец погиб на фронте. Помню, как проснулась в ночь на 18 мая 1944 года. Мама вся в слезах, в доме солдаты, пришедшие нас выселять. Офицер, увидев мать и нас, семерых детей, спросил, где отец. «Это я вас должна спросить, где мой муж. Он ушел воевать. Его нет, а вы пришли», — ответила мама.
— Ваши родители родом из Керченского полуострова?
— Родное село моего отца, Сеитмурата Бурсеитова – Аджи-Эли. Мама же, Найме (в девичестве Джемилева), родом из большого села Сараймин. Родители были грамотные люди. Мама писала арабским шрифтом. Ей было 10 лет, когда произошла революция. Она была из богатой семьи, у которой было большое количество скота. Нашим родственником был известный в Сараймине благотворитель Сулейман-аджи. В 1937 году одну из маминых сестер вместе с мужем репрессировали. Ее младшего брата в 1941 году расстреляли фашисты у Багеровского рва.
— Депортация и условия существования в суровых условиях спецкомендатур наверняка формировали острое ощущение несправедливости?
— Хорошо помню следующий момент. Мать и старшие братья (самому старшему из них было 17 лет) уходили на работу в вольфрамовый рудник Лянгар, оставляя на мое попечение младших братишку и сестренку. В мои обязанности также входило стоять в очереди за хлебом. Из-за невысокого роста я не дотягивалась до прилавка, поэтому мама сшила мне торбочку, куда продавщица складывала хлеб.
Как-то раз в очереди одна женщина обозвала меня предательницей. Потеряв от возмущения самообладание, я прыгнула на нее и схватила за волосы. Меня ели оттащили от нее, и пучок ее волос остался в моей руке.
Привели меня в комендатуру. Наш комендант был военный, бывший фронтовик. С его дочерью я училась в одном классе. Он знал меня, знал о том, что мой отец не вернулся с войны. Меня всю трясло, та женщина кричит. Комендант приказал ей выйти и стал расспрашивать о том, что произошло. Я плачу и говорю: «Мой отец погиб на войне, а меня называют предательницей». Он понял мои чувства и отпустил домой. О чем он говорил после с той женщиной, я не знаю. Но в дальнейшем, когда она на улице видела меня, то всегда сворачивала в другую сторону.
Учитель Пельхер
— Как вам удалось поступить на исторический факультет? Ведь крымских татар в то время редко принимали на гуманитарные специальности.
— Когда представилась возможность, наша семья переехала с рудника в Суперфосфатный поселок возле Самарканда. Там, в школе, учителем истории у нас был Сергей Константинович Пельхер. Он был из поволжских немцев. Я очень уважала его, потому что он хорошо относился к нам, крымским татарам.
Сергей Константинович как-то спросил меня, кем я хочу стать. Когда я ответила, что хочу быть историком, он пообещал помочь, ведь на гуманитарные специальности крымских татар тогда старались не принимать.
Вообще, нашему поколению везло, как утопленнику. Хрущев в то время издал закон о том, что после окончания 10 класса два года нужно отработать. В институт уже не поступишь пока стажа не будет. И тогда Сергей Константинович устроил меня библиотекарем в вечернюю школу. В моей трудовой книжке первая запись: библиотекарь.
Вечером, после занятий, я открывала библиотеку и выдавала книги. Сидела там, уроки делала и потом часов в 8-9 уходила. Таким образом, к окончанию школы один год стажа из двух необходимых у меня был. По совету Сергея Константиновича я поступила на заочное отделение историко-географического факультета Самаркандского госуниверситета и совмещала работу с учебой. Окончив заочно первый курс, перевелась на очное отделение.
Вхождение в национальное движение
— Как началось ваше участие в национальном движении?
— Вошла я в движение в 1964 году. К тому времени я уже знала, что наши аксакалы, участники войны ездят в Москву и требуют восстановления справедливости. Однажды ко мне прибежал мальчик и говорит, что меня зовет Сеитхалиль-ага (с его сыном я училась в одном классе). Пришла. Оказалось, что это было собрание активистов национального движения Самарканда. Впервые я там увидела Ильяса-ага Мустафаева, Яя Арифова, Асана-ага Эмирова и многих других.
Они рассказали о требованиях нашего народа, о том, как были на приеме у А.Микояна. Я спросила, чем могу помочь. В общем, мне как историку поручили разрабатывать теоретические вопросы, искать в исторических книгах, что о крымских татарах было написано хорошего. Когда я была в Москве, то искала материалы в библиотеке им.В. Ленина. Мне в этом помог Эшреф-ага Шемьи-заде.
Активисты национального движения никогда не брали в руки оружия. Нашим оружием было перо и бумага. На основании законов и Конституции Советского государства мы требовали восстановления прав нашего народа и декрета Ленина о создании Крымской АССР.
Представители крымских татар в Москве.
А. Сеитмуратова пятая справа. 1966 г.
Одной из главных задач, стоявших перед движением, был сбор материалов об участии крымских татар в войне с фашизмом и последующем геноциде нашего народа со стороны сталинского режима. Это был самый настоящий геноцид, когда без пуль, с помощью болезней и голода уничтожали крымскотатарский народ. В результате погибло 46% крымских татар. Об этом я писала, говорила на суде. Об этом я говорила и буду говорить.
В течение нескольких десятилетий мы собирали материалы, доказывающие участие крымских татар в войне. Собранные материалы, мы передавали в республиканский центр, Бекиру-ага Османову.
«Нас оскорбляет сама советская власть»
— Вы пытались совместить участие в движении с научной деятельностью?
— После окончания вуза меня направили в Булунгурский район Самаркандской области учителем истории. Отработав год и получив диплом, я отправилась в Москву — поступать в аспирантуру Института истории Академии наук СССР. На одно место нас претендовало двое — я и девушка из Куйбышева. И хотя я сдала экзамены лучше, прошла она. Мне посоветовали ехать в Ташкент и поступать в аспирантуру Института истории Академии наук УзССР. Но там мне прямо заявили, что готовят «свои кадры».
Вернувшись в Самарканд, устроилась в университет вести семинарские занятия на кафедре научного коммунизма. На следующий год вновь полетела в Москву сдавать экзамены. Опять не принимают. Захожу к замдиректора Института истории СССР Алексею Штрахову. Это был известный историк. В открытую мне говорит: «Как бы вы хорошо не сдали, мы вас не примем». Я спрашиваю: «Почему?». Молчит. Тогда я говорю: «Вы мне открыли глаза. Вы боитесь пускать крымскую татарку в историческую науку. Вот почему вы меня не принимаете. Но я даю слово, что, выйдя отсюда, вместе со своим народом буду требовать восстановления нашей республики — нашей государственности. И потом таких, как я, которые захотят учиться, вы будете тысячами готовить для моей республики». И, громко хлопнув дверью, вышла.
Спустя пару дней, придя в себя, я пошла к ЦК. Там как раз были наши представители. Вдруг выходит заведующий приемной ЦК Строганов и приглашает крымских татар в кабинет. Зашли, он говорит, что все привезенные представителями народа письма и обращения приняты, и уговаривает всех уезжать назад. Но люди отказываются уезжать, пока на их требования не дадут ответа. В основном, это были пожилые люди, участники войны.
Одна женщина, в прошлом партизанка, пожаловалась, что крымских татар часто оскорбляют, называют предателями. Строганов тогда предложил назвать фамилию хотя бы одного человека, который оскорблял крымских татар на улице. Обещал при нас позвонить Ш.Рашидову, чтобы того арестовали.
Тут, не выдержав, вступила в разговор я, хотя Джеббар Акимов и Бекир Османов строго предупреждали, чтобы я не проявляла себя в открытую: «Пожалуйста, пишите. Первая фамилия и имя этого человека — Постановление Государственного комитета обороны от 11 мая 1944 года о выселении крымских татар. Вторая фамилия — Указ Президиума Верховного Совета СССР О преобразовании Крымской АССР в Крымскую область от 30 июня 1945 года. Вам нужны фамилии и имена граждан, которые нас оскорбляют? Нас оскорбляет сама советская власть. Пока эти законы не будут отменены, все будут нас оскорблять. И мы приехали сюда для того, чтобы эти законы отменили».
Строганов потребовал, чтобы я представилась. Он был очень удивлен, когда узнал, что я работаю на кафедре научного коммунизма. «Вам бы не следовало так говорить», — заявил он.
Уже в университете меня вызвал ректор Вахид Абдуллаев. Ученый-филолог, тюрколог, он рассказал, что был учеником Бекира Чобан-заде. Не желая испортить мне трудовую, он предложил написать заявление об уходе добровольно. Обещал через год принять обратно. Я ответила, что уволюсь, но больше моей ноги здесь не будет.
«Мы не деревья, мы живые люди»
— Как дальше развивалось ваше участие в движении?
— Летом 1966 года я в числе представителей народа поехала в Москву. Ходили и в «Учительскую газету», и в «Пионерскую правду», разговаривала с редакторами. У редактора «Пионерской правды» поинтересовалась, почему в газете никогда не пишут о крымских татарах — героях Советского Союза. Она на меня посмотрела и сказала: «Откроют шлюз, тогда мы будем писать». Вот так многие понимали нас, понимали, что мы правы, но ничего не могли сделать.
В октябре того же года в наш поселок из Москвы прибыл майор госбезопастности Севастьянов. Это потом я уже узнала, что службисты расспрашивали обо мне многих в поселке. Утром рано пришли человек 5-6, провели обыск и потом, через пару дней, увезли меня в Москву. После освобождения, в мае 1967 г., я еще активнее стала участвовать в национальном движении.
— Тогда же, летом 1967-го, вы были на приеме активистов движения у председателя КГБ Ю.Андропова?
— На приеме у председателя нас было 21 человек. Каждый, кто выступал, называл фамилию. «Что-то фамилия знакомая», — сказал Ю.Андропов, когда я представилась. «Два месяца назад из вашего пансионата вышла». Он рассмеялся. «Вспомнил: татарский процесс», — говорит.
На приеме каждый говорил, что наши отцы и братья все были на фронте. Профессор Рефик Музафаров поднял вопрос о необходимости возродить национальную литературу, культуру, язык. Говорили о разжигании межнациональной розни, о фальсификации истории. Я остановилась на том, что крымских татар не пускают в историю.
— Какова была реакция Ю.Андропова на то, что говорили активисты национального движения?
— Его слова я очень хорошо помню: «Вчера было заседание Политбюро по вашему вопросу, и единого мнения о возвращении нет. Но ваш вопрос будет рассматриваться и какие-то меры будут приняты». Я спросила, кто против? «Если вы даже будете меня душить, я не смогу вам сказать», ответил он. На приеме присутствовали министр МВД Н.Щелоков, секретарь Верховного Совета СССР Чалидзе, генпрокурор Р.Руденко. Н.Щелоков говорил, что нам откроют школы в Узбекистане, будет издаваться больше книг, газет, журналов. Кто-то из наших сразу парировал: «Нам не нужно в Узбекистане ничего, нам нужно вернуться в Крым». Он говорит: «Саженцы сажайте, а потом перенесете». «Мы не деревья, мы живые люди», — бросила я в ответ.
От звонка до звонка
— Осенью того же года вам удалось поступить в аспирантуру?
— Я успешно сдала экзамены в Москве. Но учиться меня все же направили в Узбекистан. Когда я узнала об этом, то хотела отказаться, но Джеббар-ага Акимов убедил принять эти условия.
Вице-президент АН Узбекистана Муминов сказал, что сам выберет мне научного руководителя. Им стал академик Житов, директор республиканской Высшей партийной школы. Меня интересовала крымскотатарская тема. Он мне открытым текстом сказал: «Айше, дочка, возьмите легкую тему по Узбекистану. Когда вы получите красную книжку (т. е. диплом), вот тогда будете заниматься крымскими татарами. А сейчас вам не дадут защититься». И Житов дал мне тему «Рост культурно-технического уровня рабочего класса Узбекистана». Разрабатывая ее, я нашла в архивах очень интересные материалы о наших ребятах — крымских татарах в ремесленных училищах. Но за 2-3 месяца до защиты меня снова арестовали, обвинили в клевете на советский строй — статья 190 прим. И отправили уже на три года в Мордовию.
— В чем была причина вашего второго ареста?
— Продолжала участвовать в движении, делала, то, что должна была делать. Органы видели это. Я записывала все на Ташкентском процессе, на суде Юры Османова. Для меня все были участниками движения, я никого никогда не делила. Когда взяли Сание Мустафаеву, ей было 17 лет, ее отправили в колонию для несовершеннолетних. Я написала ей письмо, ее адрес мне дали. Пишу: «Знай, что любовь к Родине им не удастся убить ни пулями, ни колючей проволокой, ни зинданами, ни лагерями… Придет время, когда все предстанут перед судом истории и человечества». Это письмо ей не доставили, изъяли. Оно было в моем деле.
Сначала меня привезли в уголовную зону, но затем, увидев статью, тут же изолировали и направили в политическую зону в Барашево, потом в Явас. Заключенные шили одежду. Я написала заявление о том, что я мусульманка и отказываюсь есть свинину. В лагере я очень ослабла и ходила, как Кощей-бессмертный. Меня поместили в больницу.
Однажды начальник цеха вызвала меня к себе в кабинет и предложила написать заявление на помилование. «Если бы мне нужно было писать помилование, я бы писала в Ташкенте и не видела бы вас и поселок Явас. От звонка до звонка буду сидеть, но никогда не напишу».
«От всех форм преследования в стране Советов меня спасет смерть»
— В чем была причина вашей эмиграции из СССР?
— Два года после освобождения из мордовских лагерей я боролась за восстановление в аспирантуре. Я писала в разные инстанции, включая и ЦК. В конечном итоге поняла, что восстанавливать не будут. Тут я обнаружила, что в одной из международных конвенций, ратифицированных СССР, есть положение, что если гражданина в своей стране лишают права получать образование, то он имеет право выехать и завершить обучение за границей. На этом основании в июле 1978 года я написала письмо в ЦК. Описала все преследования. Написала, что требую, чтобы мне разрешили выехать за границу для завершения образования. Завершила письмо так: «От всех форм преследования в стране Советов меня спасет смерть».
В ноябре 1978 года по израильской визе (помогла Елена Боннэр) я вылетела в Вену. Перед отлетом таможенники, роясь в моих вещах, нашли составленный мною список представителей крымскотатарской интеллигенции, погибших во время террора 1937-1938 гг. Сказали, что не позволят его вывезти. «Хорошо, — говорю, — их я сфотографировала и отпечатала». «Где отпечатали?». Я показываю на свою голову.
Два месяца я пробыла в Вене. Участвовала в митинге по поводу десятилетней годовщины самосожжения Яна Палаха в Чехословакии. Дала интервью о самосожжении Мусы Мамута, об арестах в Крыму. В январе 1979 года нас, группу беженцев из коммунистических стран, чартерным рейсом доставили в Нью-Йорк.
А. Сеитмуратова на Исламской конференции по культуре и религии
в ЮНЕСКО, г. Париж, декабрь 1980 г.
В Америке работала внештатным корреспондентом «Голоса Америки», на нескольких языках вела передачи о положении крымских татар в СССР. С целью информирования мусульманской общественности о положении крымских татар участвовала в ряде конференций, организованных организацией Исламская Конференция в Лондоне (1980 г.), Париже (1980 г.), Куала-Лумпуре (1981 г.). Участвовала в конференциях по выполнению заключительного акта в Хельсинки – Мадриде (1980 г.), Вене (1986 г.). Дважды была приглашена в Белый Дом президентом США Рональдом Рейганом. По поводу крымскотатарского вопроса выступала в парламентах США, Канады, Турции, Франции, Великобритании и Италии.
А. Сеитмуратова (крайняя слева) на Международной Исламской конференции
в Куала-Лумпуре, 1981 г. Премьер-министр Малайзии М. Мохамад (крайний справа)
В Мадриде, в ноябре 1980 года, на Совещании по выполнению Заключительного акта Хельсинки было много представителей из разных стран, в том числе и из Советского Союза. Наряду с официальной конференцией мы проводили общественную. Присутствовало много журналистов. Меня переводил испанец. Ребенком его привезли в СССР во время гражданской войны. Он оказался в детском санатории в Евпатории и познакомился с крымскими татарами, у него был друг Амет. Он так хорошо описал наш народ испанской публике. Я была ему очень благодарна. Потом он пригласил меня выступить вместе с ним на телевидении. И он рассказывал, как крымские татары помогали детям Испании, угощали фруктами.
Встреча советских диссидентов с Р. Рейганом в Белом доме.
А. Сеитмуратова крайняя слева. 1982 г.
В 1989 году, после выступления в Риме, я вернулась в Нью-Йорк. Как раз М. Горбачев должен был встретиться с папой Римским. 7 ноября, вечером, раздался звонок в дверь. Оказалось, срочное письмо из советского посольства. Через несколько дней я через Лондон вылетела в Москву. Там меня встречали Фуат Аблямитов, Сабрие Сеутова. В Крым самолета не было, купили билеты на поезд и приехали в Крым. Так, спустя 11 лет после выезда из СССР, я вернулась на Родину.
comments powered by HyperComments