К 71-й годовщине депортации крымскотатарского народа из Крыма
В канун очередной годовщины депортации крымских татар из Крыма вновь и вновь просыпается в памяти старшего поколения гложущее душу прошлое.
Старейший участник крымскотатарского национального движения Иззет Хаиров рассказал нам о том, как выселяли его, семилетнего ребенка, с мамой и тремя младшими сестрами и братом из родного, волшебной красоты уголка Крыма — села Корбек. Депортация незаживающей раной врезалась в память, и каждый раз будоражит воспоминания, отдаваясь щемящей болью.
— Я родился в селе Корбек, что в четырех километрах от Алушты. Это было четвертое по численности населения село в Крыму, после Ускута, Буюк-Озенбаша и Отуза, — рассказал Иззет-ага. — Село было населено почти исключительно крымскими татарами, у нас жили шесть русских семей, да и то уже в смешанных браках.
Мой отец — Сервер Хаиров, 1911 года рождения, из крестьян, мама — Айше из рода Гурт, ее отец — мой дед Сейдамет Гурт, был сапожником. Во время революции их родственники — Гурты эмигрировали в Турцию.
Отец мой был сиротой, его воспитала семья Арифджанов из Корбека, в 1930-е годы он проходил воинскую службу на Ангарском перевале. В 1941 году в составе 51-й армии защищал Крым. Поженились отец с мамой в 1936 году. К моменту депортации нас было уже четверо детей.
Когда фашисты заняли Крым, остатки 51-й армии в Керчи были вынуждены расходиться кто куда. В большинстве солдаты попали в плен. Отец, переодевшись в гражданскую одежду, через полтора месяца пришел домой пешком.
8 ноября гитлеровцы уже были в Алуште. В Корбеке разместился румынский гарнизон. Жизнь в оккупации была тяжелой. Люди разводили огороды, держали коров, ходили в степные села менять овощи, фрукты, табак на зерно, такие ходки были опасны — на дорогах могли все отнять, царило беззаконие.
В апреле 1944 года Красная Армия освободила Крым от германских войск. За месяц до депортации всех мужчин-крымских татар забрали в трудармию. Отец попал на тульские угольные шахты.
17 мая мы, четверо детей с мамой, ходили на наш огород сажать картошку и фасоль. Вечером пошел дождь, мы вернулись в темноте, не ужиная, легли спать.
Ночью 18 мая раздался стук в дверь, открыли, вошел советский офицер, зачитал приказ, велел собираться. Мама стала возмущаться и возражать. Офицер ответил: «Не трать время. Возьми еду и одежду детям». Мама растерялась, потом стащила с матраса чехол, стала набивать его чем попало. Офицер подсказал взять все ценное, но не золото, одеяла. Мама собрала все, что могла. Мы, дети, цеплялись за ее платье, плакали, ничего не понимали.
Нас всех согнали в центр села: стариков, женщин, детей. Сопротивления никакого не было, хотя раздавался ропот. Один из стариков возмущенно воскликнул: «Джемаат! Почему мы молчим? Нас выселяют из наших домов, почему никто не берет палки и не гонит прочь их!» Того деда женщины буквально втащили в толпу и заставили замолчать.
В середине дня приехала колонна машин: ЗИСы и полуторки, стали грузить людей, забрасывать вещи. Повезли людей в Симферополь на железнодорожную станцию. Машины подгоняли к эшелонам, людей грузили в скотские вагоны, из которых даже не был убран навоз. Стоял невозможный запах, теснота. Погрузка закончилась уже в темноте.
Заполненные эшелоны отправлялись один за другим со станций: Симферополь, Феодосия, Сюрень, Керчь, из Джанкоя.
Мы ехали в эшелоне почти месяц. Набитые до отказа вагоны на ночь наглухо запирались. Питались, кто чем мог, кто что успел взять с собой. На станциях подходили вооруженные военные, спрашивали, есть ли мертвые. Мертвых оставляли на станциях. Чем дальше мы ехали, тем становилось жарче. Начиная от Ташкента, стали отцеплять и оставлять на станциях вагоны с людьми.
За Янгиюлем, на 55-м разъезде, к вагонам подъехали арбы, забрали людей из нашего вагона, повезли к реке Чирчик, перевезли на лодках на другой берег. Поздним вечером на арбах нас привезли в совхоз им. 5-летия Узбекистана Нижнечирчикского района. Выгрузили в поле, повели мыться в баню, потом стали развозить по баракам. В 9-м отделении совхоза, куда мы попали, было 5-6 огромных бараков, там нас поселили по нескольку семей в каждой комнате.
На другое утро, не дав опомниться, всех, кроме детей и стариков, погнали на работу в сады и бахчи.
В обед кормили баландой, установили карточную систему, хлеб выдавали по карточкам — 400 грамм на работающего, 200 — на иждивенца в день. И упаси бог потерять карточку, их не восстанавливали. Поднимали людей в 6 утра, работали до изнеможения, женщины, девушки были совершенно бесправны.
Местное население относились к нам по-разному. Иные советовали ни в коем случае не пить мутную воду из арыков (кишечные инфекции!) Но ведь мы в Крыму всю жизнь пили из наших чистейших родников! И здесь так же пили, по привычке. Начались болезни. Людей, особенно детей, косил голод, дизентерия, малярия, тиф…
С июня 1944-го по декабрь 1945 года наш барак опустел наполовину, крымские татары вымирали целыми семьями. Мама потеряла троих детей — умерли две сестренки и братишка, шести, пяти и двух лет, я остался один. В первые годы высылки погибли 46,2% крымских татар — все эти данные скрупулезно, по семьям, по всей Средней Азии собрали крымскотатарские активисты.
С конца 1945-го стали возвращаться с фронта мужчины — крымские татары, заслуженные фронтовики, с орденами, медалями. Все они вынуждены были становиться на комендантский учет.
С приездом мужчин положение облегчилось, у семей появились защитники, те, кто издевался над крымскими татарами, стали опасаться…
Жили мы под надзором, не имели права покидать пределы населенного пункта, в котором жили, взрослые и дети с 16 лет раз в месяц ходили отмечаться в комендатуру.
За побег можно было получить 25 лет каторги. Любого крымского татарина в любое время суток могли вызвать на допрос, сколько угодно времени его допрашивать.
Многие из попавших в больницы крымских татар, особенно дети, просто не выживали.
После смерти Сталина наступило некоторое облегчение ситуации.
Дети крымских татар учились в школах. Я ходил в русскую школу. Люди работали в садах, бахчах, выращивали кенаф, джут, получая за работу гроши. Разводили огороды, выживали как могли.
Отец нашел нас в 1946 году. Из трудармии, с тульских шахт приехал, пока был на больничном — попал в аварию на шахте — на свой страх и риск, без разрешения приехал к нам. Отыскал нас с мамой в больнице — мы тогда тяжело болели, слегли с тифом. Благодаря его приезду мы и остались живы, выкарабкались с того света. Отец решил обратно на тульские шахты не возвращаться. Но его разыскали и в декабре 1947 года арестовали, посадили в КПЗ, оттуда — в Ташкентскую тюрьму, затем — в Тулу. За самовольный побег из трудармии, по совокупности, ему дали 10 лет.
Мы начали писать во все инстанции — ему оставили 7 лет, отсидел он 7 месяцев, работал на Тульском сельхозмашзаводе, попал под амнистию, индивидуально – видимо, где-то что-то сработало. Вернулся к нам отец в конце 1949 года. Встал на комендантский учет, мы выбрались из барака, поселились в отдельном жилье. Отец работал на стройке, в садах, бахчах, пас стадо принадлежащих жителям коз, овец, ему за это платили, словом, брался за любую работу. Мы сажали на участке картошку, овощи. Так и жили вплоть до отмены комендантского режима.
Потом мы перебрались в г.Алмалык — помогла родственница, я там окончил среднюю школу. В 10 классе пришли представители военкомата — агитировали выпускников поступать в военные училища. Я мечтал стать летчиком, но не прошел комиссию по зрению и подал документы в летно-техническую школу. Из Алмалыка 20 человек подали документы в Оренбургское летное училище. Меня не приняли — в верхнем углу моей папки с документами красным карандашом значилось «крымский татарин». Я спросил кадровика, почему меня не приняли?
«Перед вами я не собираюсь отчитываться», — был ответ, и он попытался отнять у меня папку. Я не дал. Вернулся домой с этой папкой. Через несколько месяцев, в 1957 году, меня призвали служить в армию. Служил в Закарпатском военном округе (г. Золочево), окончил сержантскую школу, был командиром радиоотделения, 3 года служил связистом.
Нас, военнослужащих, в те годы агитировали поступать в Тернопольский медицинский институт. Я хотел учиться, написал родителям, чтобы прислали мой аттестат об образовании. Они сделали вид, что не получали моего письма — не захотели, чтобы я учился далеко от дома.
Потом, вернувшись в Алмалык, я стал работать в электролаборатории Алмалыкского горно-металлургического комбината. Поехал в Ташкент, поступил на физический факультет Ташкентского госуниверситета. Учился уже на пятом курсе, когда меня арестовали за участие в крымскотатарском национальном движении за возвращение в Крым. Мне не суждено было окончить физфак — после возвращения из лагеря я попытался восстановиться на факультете. Мне ответили — ваш вопрос решается в Министерстве образования УзССР. Я пошел в Минобраз. Там мне сказали — ваш вопрос решается на Ленинградской (там находился КГБ).
Больше я никуда не ходил, и никаких попыток восстановиться в университете не предпринимал.
Жестокая депортация целого народа 18 мая 1944 года никогда не сотрется из памяти нынешних и будущих поколений крымских татар.
Ленифер МАМБЕТОВА
Майский рассвет, тень солдат на пороге —
Памяти скорбной комок.
Шли поезда по железной дороге —
Сломанных судеб поток.
Плакало низкое небо надрывно,
Падала в море звезда.
Крымских татар увозили из Крыма.
Был приговор «навсегда»…
Не было? Было!
Солдат на пороге,
Звук приговора зловещ.
Шли поезда по железной дороге.
Память — жестокая вещь!..
comments powered by HyperComments