Ансамбль Къысмет на народном празднике «Уйнагыз гармуннар!». Н.Мустафаев, Ф.Низамова, Д.Османов и Н.Бекиров. Казань, 1989 г.
Надир БЕКИРОВ
(Начало в №35)
Незадолго до третьего нового года в депортации в 1946-м, произошло чудо. Поздней морозной, ветреной ночью в дверь постучали. В общем-то, ничего необычного. Соседи часто заходили друг к другу или с просьбами, или просто чаю попить (кофе там еще долго не было). Но когда картана распахнула дверь, ноги у нее подкосились и остановилось дыхание. Нет, глазам верить было нельзя, нет, что-то неправда, такого не может быть… Слезы стояли в глазах ее мужа, моего деда, который тоже никак не мог произнести: «Селям алейкум, апайым».
Старшие его узнали сразу и повисли на нем, младшие, чуть разобравшись, обхватили за ноги, а он, увидев Мерьем, просто зарыдал. Все это время он жил с мыслью, что любимица-дочка погибла из-за него. Как рассказывала картана, он плакал всю ночь, сидя на полу, где все спали, и пытаясь обнять сразу всех. В Германии он попал к какому-то крестьянину или, если хотите, фермеру. Тот оказался, насколько можно было в тех обстоятельствах, совсем неплохим человеком. Дед выполнял у него всю работу, которая нужна в селе, а мой дед умел ее делать, в том числе обращаться с лошадьми и всякими сеялками-веялками, кормили его по военным временам вполне достаточно и никак не унижали. После окончания войны он не сразу, но узнал, что весь народ вывезли из Крыма, как ему сказали, в Среднюю Азию. Туда он и направился. Там его, как и всех остальных, заперли в спецпоселении без права выезда. Опять-таки через третьи руки он сначала нашел своего брата Джелиля-ага, а уже тот сориентировал что, кажется, семья в Марийской республике. Еще несколько месяцев ушло на переписку по инстанциям и получение разрешения на переезд к семье. И хотя была уже глухая зима, как только оно было получено, Гафар Бекиров немедленно отправился, где на перекладных, где поездом, а последний отрезок 40 километров пешком ночью от станции Сурок к своим. Он плакал и приговаривал: «Сизден ичкимсе къалмады – Аман! — деп тюшюндим!». Он-то насмотрелся на то, как целые семьи вымирали в Узбекистане. Он никак поверить не мог, что все его дети, вот они, рядом. И все хотел еще и еще потрогать, понюхать, поцеловать, прижать…
Дела поправились, если можно так сказать. Помимо всех других умений, дед еще в Крыму овладел искусством печника, а в Мари это было куда как актуально, причем для всех. По возрасту и здоровью на лесоповал его не гнали, а печки нужны были и в деревне, и в соседних селах, и крымским татарам, постепенно обзаводящимся собственным семейным жильем. Хотя его так и не лечили после угона в Германию, он все выдержал, и у них с картаной даже появился еще один сын – Рафет. Но, Аллах рахмет эйлесинъ, он не прожил долго. Правда, из-за такой работы, часто в холод, на ветру, сидя на крыше, дед Гафар тяжело заболел и через некоторое время стал лежачим, однако на несколько лет помог семье улучшить семейный быт и питание. В тех невыносимых условиях дед учил выживанию. Помню, Рефат-дайы вспоминал, что отец его иногда, как бы «без нужды», нагружал физической работой. Ему, подраставшему парню, и без того работавшему на лесоповале, было обидно и непонятно, почему баба так его «гоняет». Уже после лагерей, занявшись на несколько лет штангой, он понял, насколько ему пригодились сила и выносливость, способность к монотонному, неприятному, тяжелому труду, привитые ему отцом. Наращенная штангой сила несколько раз в жизни помогла ему не сплоховать в критических ситуациях.
В ближайшие годы произошли и другие важные перемены. Стали возвращаться, разыскивая свои семьи, мужчины-фронтовики. От марийцев, собственно, физических обид и раньше не было. Русский комендант, многодетный отец, тоже откровенно не издевался, как бывало кое-где, но, разумеется, службу нес «бодро», и все, что было рабам не положено — было не положено. Как-то он, обходя бараки, увидел лежащего без сил мальчика, моего дайы Разина, тот, потихоньку хныча, повторял одно и то же слово. «Что он говорит?» — «Соль». Что сказать? Комендант распорядился выдать нашей семье соли.
Однако в леспромхоз заезжали сезонные рабочие, некоторые с довольно-таки уголовным прошлым. Всех потрясла история, вошедшая в воспоминания как драка с «санчурскими» (Санчурский район Кировской области), приехавшими на заработки. После пьянки в столовой, они, вооружившись ножами, пошли по поселку. Сначала к коменданту, он выпрыгнул в окно и убежал в лес. Его помощник Сергей, муж директора местной школы-четырехлетки, попытался бежать на пасеку, где у хозяина было ружье, его догнали, истыкали ножами, разбили голову. Он тоже был известен нашей семье тем, что за год до этого безнаказанно избил палкой четырехлетнего Разина, повредив ему позвоночник, из-за чего Разин-дайы до самой смерти имел проблемы. Официальное милицейское расследование тогда ничего не дало, свидетели «ничего не видели», после того как получили по мешку муки, суд его оправдал. Картана прокляла его…
Погибли еще два человека: русский (однорукий инвалид) и крымский татарин. Еще один, 17-летний Абдулла, едва смог оторваться и затеряться в поселке. Потом погром пошел по поселку, женщины и дети спрятались в подполах, которые были отрыты в каждой комнате. Дед Гафар опять был лежачим больным и остался наверху, картана хотела дать ему в руки топор, он отказался, сказав, что он не сможет его даже удержать в руках, и им же его убьют. Кто-то из подростков успел сбегать в лес на делянку, татары-мужчины с инструментом в руках рванули в поселок. Санчурские отступили в свой барак. Приехавшая группа милиционеров ходила кругами и боялась приблизиться к бараку, где забаррикадировались «санчурские». Первым туда вошел вернувшийся с Дальнего Востока, после окончания войны с Японией, фронтовик Таир Измайлов. «Мен шулардан дженкте биле ичбир заман къоркъкъаным йокъ! Я да бу айванлары алмаммы?!» Не в форме и без полномочий, но с автоматом, занятым на время у одного из милиционеров. За ним зашли еще несколько крымских татар. Через 10 минут переговоров, без выстрелов и шума, все причастные к происшествию вышли с поднятыми руками. Инцидент был исчерпан, и больше ничего подобного не повторялось до конца лагерного режима.
Моя мама, Гульфие, училась в своем классе, да и, пожалуй, в школе, лучше всех. Настолько хорошо, что в 1951 году весь коллектив учителей ходатайствовал перед комендатурой, чтобы ей позволили продолжить учебу в фельдшерско-акушерском училище в Йошкар-Оле, столице МарАССР. Ей разрешили, хотя режим спецпоселений тянулся еще до 1956 года. Когда она на втором курсе проходила практику в республиканской больнице, туда привезли ее отца, Гафара, на операцию. Диагноз, как она потом много раз говорила, был неправильный, что-то вроде аппендицита. Она за ним ухаживала как могла, операцию сделали, дед не поправился, его выписали домой как неизлечимого. Из Йошкар-Олы ездить часто она не могла. И вот однажды, после сессии приехав в Пикен-Агур, она не застала отца в живых. Картана сказала ей: «Мен сагъа къабери бермедим. Йолчылыкъ авыр. Сонъ имтиандан да кечалмаз эдинъ. Эр алда ярдымы етемес эдинъ. Айда мезарлыкъкъа барып дува окъыйыкъ».
Я так никогда и не видел своего деда Гафара, но незадолго до смерти он увидел свою первую внучку Тамилу от любимой старшей дочки Мерьем, вышедшей к тому времени за односельчанина Сабри. «Ва-ай не къадар сен дюльберсинъ, торунчыгъым! Не языкъ я! Сени алып тутмагъа такъатым йокъ! Аман!». Он так никогда и не увидел остальных своих 13 внуков. Правда, думаю, что милостью Аллаха, его душа знает об этом. Я никогда не видел и, боюсь, не увижу его могилу. Он был похоронен на татарском (так говорили тогда) кладбище Пикен-Агура, но после 1956 года все крымские татары уехали из этого места, а вся эта зона была отдана каким-то воинским частям и стала закрытой. Причем настолько, что мои друзья-марийцы, сегодня живущие в Марий Эл, практически не знают где это. Его нет в географических справочниках, и даже марийцы из этой деревни давно уже там не живут. Два года назад наш крымскотатарский активист Джеппар Аблязов из марийского же города Волжска попытался найти его при помощи своих друзей и татарского активиста Рамая Юлдаша из Йошкар-Олы, и ему едва это удалось, практически наощупь. Ничего не осталось ни от леспромхоза, ни от бараков, ни от деревни. Все заросло. Кладбище, на котором покоились десятки людей, утеряно, говорят, в один из разливов его смыло, все без остатка.
Большинство крымских татар, депортированных в Марийскую АССР, после 1956 года разъехалось. Очень многие, как и мои родственники, переехали поближе к своим — в Среднюю Азию. Однако в Марий Эл до сих пор живут, если не сотни, то десятки крымских татар. До начала 1990-х одним из наиболее «крымскотатарских» населенных пунктов был город Волжск. Туда были высланы преимущественно ялтинские и немного бахчисарайские татары. Мы об этом узнали от некоторых студентов, которые учились в Казани, в том числе в университете. Татарстан тогда добивался статуса союзной республики в СССР. В самой Казани в конце 1980-х также образовалась община крымских татар, которые нередко занимали в общественной жизни Татарстана довольно видное место. Было несколько ученых и преподавателей университета и других вузов, техническая интеллигенция, учителя, некоторые руководители республиканского уровня, позже к ним присоединились студенты, приехавшие учиться из разных мест. Нас активно поддерживали общественные татарские организации и часто государственные учреждения, творческая интеллигенция. Мы, в свою очередь, участвовали в их мероприятиях. В феврале 1988 года крымскотатарская делегация участвовала в первом съезде Татарского общественного центра, в нее входили как жители Марийской АССР — Джеппар Аблязов, Энвер Ламповщиков, Энвер Ахтем, так и жители Казани — Дилявер Османов, Исмаил Сулейманов, я. Из Новороссийска приехали Сеитумер Эмин и Гомер Баев. В августе 1989-го на празднование принятия 1100-летия Ислама по хиджре в Волжской Булгарии приехали Сабрие Сеутова и Энвер Нагашев из Узбекистана, Белял Мумджи и Кыдыр Ильясов из Крыма.
В свою очередь, журналисты, писатели, активисты из Татарстана — Фаузия Байрамова, Флюра Низамова, Венера Якупова, приезжали в Крым изучить ситуацию и поддержать крымских татар, публиковали острые статьи о наших проблемах. Активист молодежного движения Ирек Гарипов с целой агитбригадой в 1990 — 1991 гг. побывал на наших самостроях и собраниях.
Февзи Билялов и Мемет Арсланов (крайние справа) во время гастрольной поездки ансамбля «Хайтарма» в Татарстан
Среди нас оказались два профессиональных музыканта: скрипач (и в то же время политолог) Нури Мустафаев и баянист (и начинающий литератор) Дилявер Османов, известный сегодня поэт и главный редактор журнала «Йылдыз», к ним присоединились еще несколько самоучек, в том числе и я. Совершенно типично, что у крымских татар возникла мысль создать свой музыкальной ансамбль. Чирчикская инициативная группа заказала для нас и передала настоящий крымскотатарский даре. Проблема была с солистом, нас выручила известная казанская журналистка Флюра Низамова, которая прекрасно пела. Кстати говоря, я до сих пор не слышал «Гузель Къырым» в лучшем, чем ее, исполнении. Очень сожалею, что тогда не было возможностей записи и съемок, таких как сейчас. Это, к сожалению, невосстановимо.
Так в 1988 году появился «Къысмет». Репетировали в музыкальной школе, где работал Дилявер. После двух-трех пробных выступлений нас стали приглашать на разные общественные мероприятия, связанные с музыкой, особенно народной, в том числе и Казанский государственный университет на студенческий фестиваль, и много куда еще. Так что 2-3 года, до нашего возвращения на Родину, в Казани был такой себе а-ля «свадебный» крымскотатарский ансамбль. Желание наше было, конечно же, не заработать, а показать нашу музыку и культуру всем, кто о нас, кроме названия народа, ничего не знал.
У меня с этим связаны два вспоминания (воспоминаний больше, но речь идет о том, что я два раза заплакал просто во время концерта). Первый, это когда 21 мая 1989 года на массовый народный фольклорный праздник «Уйнагыз гармуннар!», проходящий по всей Казани, но с заключительным концертом под открытым небом, на довольно большой площади перед татарским Академическим театром им. Галиаскара Камала, пригласили и нас. Правда, какой-то чиновничек начал нам говорить перед выступлением, чтобы мы не играли и не пели «Алушту…», дескать, вопросы решаются, зачем возбуждать… Флюра подошла к нему, посмотрела внимательно ему в глаза и спокойно так сказала: «Мине укытма але! Сине сораганы юк!»
«Къысмет» в Волжске, 1989 г.
Вышли на площадку, вынесли инструменты, приготовились, а напротив — тысяч 5-6 людей. В первом ряду красивейшие татарские бабушки в расшитых национальных платьях, в белых, особым образом повязанных платках. Стоят от нас метрах в 10 и переговариваются: «Карагыз але! Кырым татарлар! Аннарын шундый бир жыр бар! Анын сузлэре мытлакка язырга кирэк! Эйдэ якынрак килийк!», постепенно к нам пододвигаются. Флюра негромко, вполголоса начинает а капелла; «Алуштадан эскен йельчик юзюме урду! Балалыктан къалгъан эвде козьяшим тюшдю… Мен бу ерде яшалмадым…» В этот момент я (на ударных, щетками, очень аккуратно, потихонечку) должен подхватывать ритм. А татарские бабушки уже прямо перед невысокой лестницей, на площадке входа в театр, на которой мы стоим, в пяти шагах от нас. И у них на глазах слезы… И я едва не роняю щетки из рук и не выпадаю из ритма. Ну и плакать-то нельзя на глазах тысяч людей. И удержаться не знаешь как. Выручил Нури, он чуть позже взвивает такой пассаж на скрипке, обыгрывая мелодию, от которого все ахают. А вот и Дилявер включает всю гармонию, и песня звучит уже в полный голос над всей площадью. И плачут уже не только бабушки. Лица у людей меняются. Все же это фольклорный радостный праздник, а тут все становятся серьезными, и я вижу побелевшие костяшки пальцев у гармонистов, здоровых деревенских парней, приехавших со всего Татарстана, вообще-то, повеселиться, умеющих самым лихим образом и накручивать изощренные обороты на гармони, и плясать под них же с немыслимыми па… Из них, думаю, мало кто бывал в Крыму, и видели крымских татар они впервые, но слушали песню так, как ее слушают и поют крымские татары.
После нескольких концертов, естественным образом нам пришла в голову мысль, что мы играем для всех, кто нас попросит, но рядом, в 70 километрах от Казани, в Волжске живут тысячи крымских татар, которые, вполне возможно, родной музыки десятилетиями не слышали. (Через пару лет туда стали приезжать и профессионалы, «Хайтарма», например).
В Волжск мы ехали на электричке стоя. Аппаратуру не повезешь, но Джеппар уже приготовил (попросив у завода, где работал) аппаратуру, ударные и клавиши. В клубе завода человек 50-60, зал небольшой, в основном наши, в основном не очень молодые. Мы и поем (Флюра), и танцуем (красивый ялтинский парень Сервер Катык, учился на геофаке в университете. Именно он тогда научил нас «Алуште»), и играем все вместе. Я пытаюсь по ситуации успевать на ударных или клавишах (у меня уровень такой… очень любительский, обычная музыкальная школа), ну а Дилявер с Нури настоящие виртуозы (Дилявер еще и композитор, и аранжировщик). В перерывах стихи читаем (Чичибабина, Евтушенко). Зрители встречают тепло, но с некоторым недоверием к ситуации. Это что, правда? Что, в самом деле, это нашу музыку вот так в клубе играют? Некоторым, наверное, приходилось бывать на свадьбах у родственников в Азии, но и им непривычно. Одно дело где-то там, где наших много, во дворе, полулегально. А тут. Почти официально, совершенно открыто в марийском городе Волжск крымские татары играют и поют крымским татарам. Среди бела дня в центре города. Ясное дело, когда наработанная программа закончилась, как водится, закрутилась бесконечная, переливающаяся из одной в другую хайтарма. Как же вскинули руки наши зрители, сорвались в это – невозможно остановиться – кружение. Там и мужчины, и женщины, и дети. И среди них тоже крымскотатарские бабушки, разного возраста, разной комплекции, разного роста, по-разному одетые, но такие легкие и красивые! И какие молодые у них лица! И какая грация в этих узких клубных проходах между рядами! Вся десятилетиями накопленная боль и тоска по Родине (а это, без дураков, почти все «волжские», тысячи, вернулись в Крым еще в 1990-е) прорвалась в их танце. Черт возьми, ради такого стоило жить!
С тех пор прошло немало лет и изменилось многое, очень многое. Часто мучают сомнения.
Но, иншаллах! Ради Крыма стоит жить.
comments powered by HyperComments