Алиме Исмаилова (Лёманова), 1927 года рождения, инвалид войны, участница партизанского движения в Крыму и боевых действий, вернулась из депортации в родной Крым в 1989 году, похоронила мужа в Крыму в 1992 году. Вместе с мужем они вырастили двух сыновей и дочь, у нее шесть внуков и четыре правнука.
Родилась она в селе Коккоз в семье Салавата и Селиме Смаил. Старшего сына звали Анафи, младших дочь и сына — Зульфие и Осман.
Свои воспоминания о страшных днях, проведенных в плену у фашистов (ей тогда было 16 лет) в лагере совхоза «Красный», под Симферополем, 88-летняя Алиме-апте написала и передала в редакцию «ГК».
«В 1941-м, когда началась война, отца на фронт не взяли. Через некоторое время в районе стали собирать мужчин, по разным причинам не призванных в армию, и организовывать так называемый истребительный батальон под руководством Нежмединова.
Отца вызвали и, поскольку он хорошо знал окрестности, приказали определить и подготовить место, чтобы разместить людей, что он и сделал — присмотрел под одной из скал территорию для размещения 200 человек. Отец стал разведчиком, ему выделили зимнюю одежду и паек.
Через некоторое время пришли фашисты. Спасались от них кто как мог, кто успел, те ушли в лес. Обстрелы были страшные, снаряды рвались один за одним. Тех, кто укрывался у Ялтинской дороги, уничтожили. Кровь лилась рекой. Раненых наши местные жители потащили по своим домам. Убитых похоронили в воронках от снарядов, присыпав землей и камнями. Страшное зрелище являла собой Ялтинская дорога.
По улицам, дворам валялись автоматы, винтовки, гранаты. Много сельских детей покалечилось, подорвавшись на снарядах. Двенадцатилетний братишка притащил домой найденный автомат. Я в это время чистила картошку.
«Стрельнуть в тебя?» — спросил братишка. «Ну, стрельни», — засмеялась я. Он направил на меня автомат, и в тот момент, когда нажал курок, я нагнула голову. Прозвучал выстрел, он испуганно отбросил автомат. Услышав выстрел, прибежали мужчины, молившиеся в мечети, что была рядом. Они поразились тому, что я спаслась, ведь выстрел был сделан в упор.
Село заняли фашисты, всех, кого подозревали в связях с партизанами, хватали и расстреливали. Отца задерживали несколько раз, двенадцать раз обыскивали дом, отодрав даже доски пола. Зимой 1942 года брат Анафи вместе с десятком местных парней скрывались от оккупантов в лесу, в старых постройках, мы, дети, по очереди носили им еду. Когда стали организовываться партизанские отряды, парни ушли в лес к партизанам. Анафи Исмаил, Чантал Шевкет, Рефат Билял, Анафи Мемет, Таиров Сулейман, Сапожник Азиз, Алиев, Джелилов Юнус, Селимова Фатиме, Аблаева Гульсум, Азизова Сундус и другие присоединились к партизанскому отряду под командованием А.Аширова. Брат Анафи был разведчиком, раз в неделю приходил домой. Я узнавала для партизан сведения о положении в деревне — где, какие места заминированы, когда будут облавы и др. На нашу семью несколько раз доносили, но староста уничтожал письменные доносы и тайком предупреждал об этом отца.
Мустафа Селимов однажды прислал брата домой, чтобы он забрал семью в лес, в отряд. Стоял холодный январь, теплых вещей не было, хотели еще неделю повременить, собраться. Отец проводил брата в 3 часа ночи.
А в 7 утра дом окружили немцы и румыны, всех нас выстроили вдоль стены и направили на нас автоматы. Остальные фашисты в это время обыскивали дом. В ящике стола лежали письма, братишка затолкал их за пазуху, в посудине для теста — четыре гранаты, когда немцы заходили в дом, он выскользнул во двор и успел бросить гранаты в выгребную яму. Немец поймал и поколотил его. Отца, мать, нас вывели из дома, повели по селу под прицелом автоматов, крича «Партизан»! Партизан!». Люди прятались по домам, выглядывали нам вслед — боялись, некоторые в голос ругали оккупантов.
Нас посадили на телегу, запряженную лошадьми, привезли в Бахчисарай, в старый город, в тюрьму, заперли в камере. Там уже сидели 45 человек — мужчины, женщины, даже дети.
По два раза в день вызывали на допрос, мучили сильно. Били, орали, таскали за волосы, один раз меня так избили, что два дня не могла говорить. В камере кроме нас были Сулейман-ага с женой Инает, Куюмджи Амза-ага с женой, из села Кувуш – Якуб, из Авджикоя — Мусемма, Эсма, дети Ремзи и Айдер и другие.
В один из дней полицаи вывели нашу семью во двор, окружили плотным кольцом, стали допрашивать, пугать, сказали отцу, что старшего сына прибили гвоздями к засохшему дереву там-то и там-то — ждали, что мы раскричимся, расплачемся. Но мы все, опустив головы, молчали. «Вот патриоты!» — восклицали полицаи, толкая, дергая, пиная нас.
Через два дня нас отвезли в тюрьму в Симферополь, еще через два дня в больших машинах повезли в совхоз «Красный». Был конец февраля, холодно, шел снег.
Каждый день людям давали в руки лопаты, заставляли закапывать расстрелянных людей — их было более двухсот.
С нами в камере сидели женщины, из крымских татарок — молодая девушка из Фотисалы, из Айрыгуля — Назифе-апте, из Азека — Пакизе-апте, из Бахчисарая — Куюмджи Амза с женой и много других женщин.
13 апреля 1944 года я лежала больная, в дверь вошел немецкий командир, все встали, я тоже с трудом встала.
Он подозвал меня, я подошла, трясясь от страха. Мне и еще десяти девушкам приказал перейти в другую камеру, я вцепилась в маму, стала кричать, плакать и просить перевести ее с нами вместе, с нами перебежали в другую камеру еще 4-5 женщин. Гитлеровцы заперли нашу камеру и ушли.
А через некоторое время мы услышали, как остальных людей с криками и руганью уводят куда-то в поле, они кричали и плакали. Через 2-3 минуты откуда-то издалека раздались автоматные очереди. Меня затрясло, моя мама стала читать молитвы, русские женщины тоже молились. Дрожа, мы просидели до самого утра.
Утром в камеру зашел пьяный немецкий переводчик с большой собакой, мы до смерти перепугались. Он поинтересовался у женщин: «Как спали?». «Хорошо», — дрожащими голосами ответили они.
Потом нас всех вывели во двор строиться. Осталось нас около 40 человек.
Офицер обошел строй, приказал всем расходиться по домам.
Мать горько заплакала, не зная, жив ли сын Анафи. Мы взяли ее под руки и в тот момент появился отец! Он тоже был жив! Мы кинулись друг другу в объятия.
Освобожденные, мы все вышли за проволочное заграждение. Немцы грузились в машины и уезжали. Покуда люди ждали, пока проедет колонна машин, корпуса зданий взорвали, они рассыпались на глазах.
Мы добрели до симферопольского базара, надеясь, что Энвер Сабит и остальные уцелевшие односельчане тоже догадаются прийти к базару. Так и вышло — он ждал нас здесь. Мужчины обнялись и заплакали.
Ночевали мы в доме одной симферопольской старушки.
Утром Энвер принес хлеб, банку масла. Позавтракав, мы тронулись в путь. По дорогам в сторону Севастополя шли колонны машин с отступающими немцами, румынами.
К вечеру мы дошли до Бахчисарая, переночевали в доме у русской женщины. В Бахчисарае еще оставались оккупанты, но к утру они все уехали. Вышли из Бахчисарая, шли по дороге. Нам навстречу на телеге, запряженной лошадью, ехали дядя Гани с братишкой Османом, они выехали, надеясь встретить нас по дороге. Увидевшись, кинулись обниматься, кричать и плакать от радости — горы вокруг эхом вторили нашим голосам.
В Коккозе нас встречали всем селом, дома ждал старший брат Анафи — его отпустили домой — вся наша семья осталась жива. Через несколько дней взялась за повседневные дела и начали сажать в огороде картошку, фасоль — соседи поделились семенами.
А 18 мая в 7 утра в дом пришли советские солдаты — выселять крымских татар.
Семья без пищи, без одежды вместе со всем народом попала в Среднюю Азию, в поселок Чархин Самаркандской области, затем в колхоз «Пятилетка», в одном подвале поселили три семьи. Жили в окружении змеиных нор, вода в пруду — застоявшаяся, зеленая, непригодная для питья. Всеми правдами-неправдами удалось затем перебраться в винсовхоз, поселились все в одной комнате еще с несколькими семьями. Ходили отмечаться в комендатуру. Люди болели, умирали от голода. Я работала в колхозном саду сторожем. Бригадир контролировал ежечасно. Однажды, когда поспела черешня, сад обобрали дочиста. Бригадир грубо обругал меня, я пожаловалась коменданту, попросила разрешения поехать в Самарканд работать на шелкоткацкую фабрику, тот не пустил. Но вместе с подругой мы поехали в Самарканд и написали заявление руководству НКВД, Радионовой, с просьбой разрешить нам поехать работать на фабрику. Нас застал комендант Шерфединов, начал ругать на чем свет стоит. Радионова остановила его и объявила строгий выговор. Комендант отыгрался на семье — вернувшись в Чархин, на неделю арестовал и запер отца.
Меня приняли учиться на годичные курсы при Самаркандской шелкоткацкой фабрике — помощником мастера, здесь училось много подростков-крымских татар. Сирот одевали и кормили.
В 1954 году наша семья перебралась в Самарканд, братишка Осман стал работать на винзаводе. В 1956 году сняли комендантский режим. Тогда же мы переехали в Чирчик.
Брат Анафи погиб в аварии, родители вскоре тоже умерли.
Я со своей семьей перебралась на Кубань, 20 лет прожили в г.Крымске.
Последствия фашистской неволи в совхозе «Красный» давали о себе знать — долго болела, перенесла несколько операций, многие месяцы провела на больничной койке, сейчас с трудом передвигаюсь на костылях.
Хоть и нет у меня здоровья, все мое счастье и радость — это мои дети, внуки и правнуки», — говорит Алиме-апте.
comments powered by HyperComments