Муса Мамут с супругой Зекие, г. Янгиюль, 1958 г.
К 90-летию со дня рождения
Без Родины — нам жизни нет.
А я? Сил хватит у меня?
Из жизни все уйдет. Уйду и я…
Костер и боль меня страшат,
Живым сгорю, живым узнаю ад…
Но я пойду. Дороги нет назад.
Иду на смерть за свой народ,
Пусть вечно он в Крыму живет.
(Из поэмы Г. Александрова «Факел над Крымом»)
Сорок три года назад трагическая весть о Мусе Мамуте, совершившем в небольшом крымском селении Беш-Терек акт самосожжения в ответ на произвол властей, чинивших препятствия крымским татарам, возвращающимся на историческую родину, облетела весь мир. Известный правозащитник Григорий Александров, глубоко проникнувшись этим поступком, написал поэму, в которой на примере семьи Мусы Мамута рассказал о трагедии всего крымскотатарского народа и его верном сыне, избравшем страшную и мученическую смерть ради будущей жизни потомков на отчей земле. Это резонансное событие острой болью отозвалось в сердцах всего цивилизованного сообщества. О нем писали в официальных обращениях с требованием обратить внимание на беззакония, продолжающиеся в отношении безвинного народа, лишенного права жить на отнятой родной земле. Участник крымскотатарского национального движения Решат Джемилев в своем письме к мировым лидерам заявил: «Обратиться к Вам в этот раз побудило меня трагическое событие в Крыму 23 июня 1978 года. В этот день перед советскими милиционерами заживо сжег себя крымский татарин, 47-летний отец троих детей Муса Мамут. Это не самоубийство, запрещенное Кораном. Я заявляю, что это убийство, совершенное советскими властями».
«…Я живу в стране, где за подобные обращения платят свободой и жизнью…», — отмечал в своем обращении Решат Джемилев, и поплатился за свою принципиальную позицию тремя годами лагерей.
Академик Андрей Сахаров в письме руководителю СССР Леониду Брежневу и министру МВД Николаю Щелокову заявил: «Самосожжение Мусы Мамута имеет своей истинной причиной национальную трагедию народа крымских татар, явившегося в 1944 году жертвой чудовищного преступления Сталина и его подручных».
Завтра, 20 февраля, крымскотатарская общественность в который раз воздаст молитвы за упокой души мученика Мусы Мамута, которому в этот день исполнилось бы 90 лет. Накануне этой даты мы пообщались с его старшей дочерью Дилярой АЗИЗОВОЙ (Мамут) и попросили рассказать немного об отце. Но прежде вернемся в тот роковой июньский день 1978 года.
Он вернулся на Родину жить, но пришлось за нее умереть
Шел уже третий год, как Муса Мамут вместе с женой Зекие и тремя детьми жил, можно сказать, между небом и землей. В 1975 году он вернулся на родину, в Крым, чтобы жить, трудиться, растить детей. Купил на заработанные потом и адским трудом на чужбине деньги домик в пригороде Симферополя, в с. Донское (Беш-Терек), и начались его хождения по мукам. В нотариальном оформлении дома и прописке отказывали, на работу не принимали. Через год мытарств и издевательств возбудили уголовное дело за нарушение паспортного режима. В апреле Муса Мамут был арестован, а в мае 1976 года Симферопольский районный суд приговорил супругов — каждого к двум годам лишения свободы: Мусу Мамута — в лагере общего режима, а его жену Зекие Абдуллаеву — условно (советский «гуманный» суд принял во внимание троих несовершеннолетних детей, но вменил выплатить штраф в размере 20 рублей).
Свой срок Муса Мамут отбывал в лагере Кременчуга Полтавской области, но и там, проявив трудолюбие и упорство, через год и три месяца досрочно вернулся к семье. Однако власти не унимались, им крайне важно было сломить дух народа и вышвырнуть семью за пределы Крыма, чтобы другим неповадно было.
Не прошло и года, как в отношении Мусы и Зекие вновь возбудили уголовное дело. Тогда Муса твердо решил, что живым он больше не дастся. Через три дня, 23 июня 1978 года, в их дом явился участковый, чтобы сопроводить Мусу в сельсовет, где его уже ждал следователь. Выйдя во двор, облившись бензином, Муса Мамут, оттолкнув бросившихся к нему одиннадцатилетнего сына Юнуса и племянника Дилявера, поджег себя. Растерявшийся милиционер бросился бежать, оставив свой мотоцикл, а проезжавшие мимо соотечественники пытались остановить Мусу и погасить пламя.
Доставили Мусу в Симферопольскую горбольницу, каждое движение, каждый шаг доставляли ему невероятную боль, но шел он сам. И товарищам, которые привезли его на машине в больницу, и жене, допущенной к нему в палату (в медучреждении сразу был объявлен карантин), сокрушавшимся о содеянном, он твердо сказал, что осознанно пошел на этот шаг в знак протеста против беззакония в отношении его народа. Спустя пять дней, 28 июня от несовместимых с жизнью ожогов Муса Мамут в больнице скончался.
На его похороны 30 июня, несмотря на блокирование дороги, запреты на остановку автобусов и автомобилей в селе, предупреждения не принимать участие, съехались около тысячи крымских татар. Общественность не могла не проститься и не проводить в последний путь мученика, пожертвовавшего своей жизнью во имя права жить на родной земле.
Прежде всего Человеком надо стать
— Диляра-ханум, что отец рассказывал о своем детстве в Крыму? Каким он запомнился вам?
— Мы не помним, чтобы отец что-то рассказывал. Он был очень немногословен, сдержан, трудолюбив. В основном о его детстве мы знали со слов мамы. Отец родился 20 февраля 1931 года в деревне Узунджа Балаклавского района, в семье чабана Мамута Ягья-оглу. В семье было семеро детей, и если старшие братья с отцом уходили пасти овец, а мать Хатидже Асанова (наша бабушка Хаче-хартана, как мы ее называли) – работать в колхоз с раннего утра допоздна, то Муса, третий по старшинству ребенок в семье, с семилетнего возраста оставался дома на хозяйстве. И за младшими присмотреть, и в доме, во дворе прибрать, и обед приготовить – со всем сам справлялся. Когда соседские женщины удивляясь спрашивали: «Вай, Хаче, как ты все успеваешь?», — Хаче-хартана шутя отвечала: «Мына Муса меним къызым, о ярдым эте!»
Муса Мамут с родителями, женой и дочерью Дилярой, г. Янгиюль, 1959 г.
В первые годы депортации в совхозе Баяут Узбекистана от голода и болезней погибли два младших брата и обе сестры отца. Он, еще будучи подростком, изнемогая от голода, жары и непосильного труда, работал на хлопкопункте. Не мог забыть, как однажды его зверски, до потери сознания, избил камчой бригадир, за то, что опоздал на ежемесячную отметку в комендатуру. Его родители умерли в возрасте 66 лет с разницей в восемь лет: Мамут-хартбаба — в 1961-м, Хаче-хартана – в 1969 году.
– Какое влияние на вас, детей, оказывал отец?
— Мы, трое его детей, его очень любили и в то же время немного побаивались. Хотя он никогда не кричал, не ругал нас. Он был строг, и мы его понимали только по взгляду. Слов нам не нужно было. Сейчас мы понимаем, что ему было очень тяжело, но он все тревоги и переживания прятал глубоко внутри. Он был очень скромен. Никогда не выпячивал себя. Как-то мы с сестренкой Сабрие (уже здесь, в Крыму, когда он отбывал срок в тюрьме) нашли среди документов его трудовую книжку, а в ней запись: благодарность за то, что сумел, рискуя своей жизнью, вывезти за пределы автобазы в Янгиюле, где он работал слесарем, загоревшийся автобус. А мы об этом даже не знали. Мама узнала немного раньше, в Янгиюле, но тоже случайно. Когда она корила его, почему ей не сказал, он, отмахнувшись, ответил: «Я мен санъа айткъан олсам, сон не олур эди?» (Ну и что случилось бы, если бы тебе сказал?). В этом он весь.
Он берег, хранил, нес в себе любовь к Крыму. Мама рассказывала, что он почти каждое утро просыпался со словами: «Зекие, мен кене Къырымны тюшюмде корьдим. Узунджыны (или Симеизни) корьдим». (Зекие, я снова во сне Крым видел. Узунджи (яда Симеиз) видел). Несколько лет, еще перед войной, их семья жила в Симеизе. В 1973 году, когда приезжал в Крым, он, сумев уговорить новую хозяйку, побывал в доме, в котором жил. Позже он привез в Симеиз и нас, но посмотреть его дом нам удалось на это раз только с балкона соседнего дома. Когда в Янгиюле начали проводиться собрания, встречи для обсуждения национального вопроса, отец был их участником, собирал подписи под разными обращениями. И мы, дети, видели в доме какие-то стопки бумаг, листов, но, конечно, ничего тогда не понимали. Мне хорошо запомнилось, как он говорил, что мы должны хорошо учиться и, вернувшись в Крым, своими знаниями и трудом утереть нос всем, кто сейчас там живет. Но в первую очередь Человеком надо стать. Сам он, имея всего 4 класса образования, успешно окончил училище механизации сельского хозяйства, получил квалификацию тракториста-машиниста высокого профиля с правом работать на всех сельскохозяйственных машинах. Работал трактористом в совхозе.
В 1958 году, когда они с мамой поженились и жили в г. Янгиюль Ташкентской области, он работал слесарем на автобазе, а перед самым возвращением в Крым — два года техником в Управлении группы межрайонных каналов правого берега реки Чирчик.
– Расскажите немного о маме. Как она познакомились с вашим отцом?
— Их родители знали друг друга еще с Крыма. Наша мама, Зекие Абдуллаева, тоже родом была из Узунджа. Родственники и познакомили их. Они жили очень дружно, никогда не ссорились, не ругались. Мама больше 30 лет проработала воспитателем в детском саду, и отец, работая в основном в ночную смену, днем и нас нянчил, и обед готовил. Они во всем были друг другу поддержка и опора. Он любил готовить и хорошо готовил джевизли аш, бахлалы лахша, макарне. Любил чистоту и порядок во всем. А когда мы с Сабрие немного подросли, маме сказал: «Зекие, посмотри, теперь есть кому вместо нас готовить и за порядком следить!»
Вина лишь в том, что Крым мы Родиной зовем…
— Вы были еще школьницей, когда ваши родители вернулись в Крым, поделитесь своими первыми впечатлениями.
— Это был 1975 год, я заканчивала девятый класс, когда отец пригнал из Караганды старый «Москвич». Отремонтировал его, а руки у него были, как говорят, золотые. Двигатель и мотор почти бесшумно работали. Сидя в салоне, мы не слышали звука мотора, когда отец нас возил к родственникам в Ташкент. Так вот, весной, продав свой «Москвич», он купил билет в Крым, а маме сказал: если мы семья, то вы меня поймете, и уехал. Родственники помогли нам отправить контейнер, продать дом. Мама поехала вслед за ним, а мы с сестренкой — летом, я еще успела окончить курсы секретаря-машинистки. За эти пару месяцев в Донском им столько всего пришлось натерпеться. Мама в слезах рассказывала, как им не оформляли покупку дома, не прописывали и никуда не принимали на работу, выгоняли, грозились дом снести. К счастью, тракторист, когда увидел, что ему предстоит сравнять с землей жилье простой семьи, со словами: «Кому надо, пусть тот и сносит, а у меня тоже дети есть!», — бросил трактор и ушел.
— Вам ведь тоже пришлось на себе испытать произвол властей?
— Десятый класс я уже заканчивала в Донском. Паспорта тогда выдавали в школах в торжественной обстановке в актовом зале. Всем пофамильно вручили, а мне нет. В слезах я прибежала домой, а вслед за мной пришел директор школы Дмитрий Федорович. Он извинился перед мамой, что не вправе решать такие вопросы. Потом начались мои напрасные хождения из сельсовета в райисполком и обратно. В сельсовете мне выдавали справку на прописку и направляли в райисполком. А в райисполкоме председатель Тарасюк ее просто-напросто гневно рвал и бросал в урну. Каждую неделю в райисполкоме я встречалась с такими же, как я, крымскими татарами из других сел, которым также отказывали в выдаче паспорта и прописке. Трудные были годы, отец в лагере, мама, хоть и осуждена была на два года условно, но под бдительным надзором. По решению суда ей еще штраф выписали на 20 рублей, а за что и с чего было платить? На работу не принимали, мы спасались тем, что выращивали зелень и с сестрой ездили продавать на рынок. Недолго поработала на консервном заводе в селе — начальство, как узнало, сразу уволило. В овощной бригаде в разгар сезона рук не хватало, соседка позвала поработать, к вечеру за мою работу давали пару ведер огурцов. Мама их солила, а мы выносили на продажу. Но и с поля, как только узнали в руководстве, тоже меня прогнали. Целый год я не могла никуда поступить учиться, а Тарасюк, при виде меня, в очередной раз хватаясь за сердце, доставал из выдвижного ящика своего стола таблетки валидола и клал под язык. Багровея от злости, он грозил отправить меня с теми ребятами, которые также периодически появлялись у него в кабинете с такой же проблемой, на строительство БАМа (Байкало-Амурской магистрали. — Г.Ч.). «Отправляйте куда угодно, нам уже нечего бояться», — отвечала я, и вернувшись домой, писала письма в «Комсомольскую правду» и другие газеты. Наконец начальник милиции, устав от моих визитов, спустился со мной на первый этаж, где находился паспортный стол, взял штамп с отметкой «выписан», шлепнул печать и швырнул мне паспорт. Под угрозой уголовного преследования за нарушение паспортного режима мне пришлось уехать из Крыма в Сухуми, к тете Гулизар. Там тоже были свои сложности с пропиской. Гулизар-тизе взялась помочь мне, мы писали письма в газету «Советская Абхазия», потом она рассказывала мне, как своими глазами видела распоряжение, которое ей показал начальник паспортного стола, запрещающее прописывать крымских татар на всем побережье Черного моря. На свой страх и риск начальник все же разрешил мне временную прописку на 6 месяцев. Я поступила в торгово-техническое училище, которое окончила с отличием, получив специальность повара.
Диляра Азизова (Мамут) с внуками
Мастер и печь сложить, и воду из-под земли достать…
— Мусе Мамуту после возвращения из мест депортации удалось пожить на родине всего два года, год с лишним он отбывал срок в лагере. Что запомнилось вам в эти годы? Как отзывались соседи о нем?
— О лагере и заключении он никогда не рассказывал. И мама, понимая, как ему тяжело, не расспрашивала и нам не велела. Все, кто знал и общался с ним, видели его отношение к работе. Он основательно брался за любое дело, и оно спорилось в его руках. Все село отмечало его мастерство по кладке печей. Мама рассказывала, что даже после смерти отца люди встречали и благодарили ее за его работу, говорили, что его печь и тягу хорошую имеет и греет отлично несколько комнат. Одна учительница делилась, что сделала в доме капитальный ремонт, но печь, выложенную нашим отцом, просила не трогать, оставить как есть, потому что такого мастера уже не найти. А еще, по сей день мы используем воду из скважины, которую выкопали по настоянию нашего отца. Когда мы приехали, в селе не было водопровода, а он каждое утро, часами сидя на ракушке у дома, курил, о чем-то думал, наблюдал. А потом вдруг решил копать скважину. Соседи стали смеяться и отговаривать, мол, здесь не может быть воды, мы по 30 метров напрасно бурили, так до воды и не добрались. А он настойчивый, если не уверен – лишнего не скажет. Мама его спрашивает: «Муса, с чего ты взял, что именно на этом месте?». — «Зекие, я месяцами наблюдал, как бабочки на это место садятся. Значит, там есть вода». И вправду, прокопали семь метров, и – вода, на удивление всем в округе.
Негаснущий факел в памяти нашей
— Поэт и правозащитник Григорий Александров в июне 1978 года, через несколько дней узнав о трагедии, писал, что «сам выехать в Крым не мог: был нездоров, вскоре слег в больницу… Поэму «Факел над Крымом» я начал писать дома, а окончил в больнице». В эпиграфе есть строки: «Все, о чем рассказано в поэме, – только правда. Имена, события и даты не изменены – документально достоверны». Так ли это, и какое впечатление она произвела на вас, ведь в ней есть строки и о вас?
— Мама рассказывала, что Григорий Александров позже приезжал к нам домой и прочел ей свою поэму. Она от руки переписала ее, и я впервые прочла «Факел над Крымом» именно из этой маминой тетради. Конечно, это было сильное впечатление, и в поэме, действительно, только правда.
– После трагедии А.Сахаров писал о необходимости оказать содействие вдове и детям, выделив пенсию, общественность и ваша мама обращались с требованиями наказать виновных, понес ли кто-либо наказание за случившееся?
— Это был 1978 год, добиться правосудия при той системе было невозможно. Более того, власти пытались представить это как бытовую трагедию, распространяли слухи о семейном конфликте и психическом срыве. Помню, мама рассказывала, что как-то после случившегося, когда стали приезжать и навещать соотечественники, появился некий человек и предложил сотрудничество с органами. Мама стояла у плиты и что-то жарила, от такой наглости, она схватила раскаленную сковороду и, угрожая ею, выставила незваного гостя за порог со словами: «Вы моих детей сиротами оставили, и еще смеете сюда приходить и предлагать мне на вас «шестеркой» работать!»
– Ниязи Меметов, видевшийся с Мусой Мамутом накануне самосожжения, вспоминал его слова: «Я им в руки живым не дамся, я исполню задуманное… Дети мои не останутся одни. О них, я уверен, побеспокоится мой народ. Если ни я, ни другой не будем жертвовать собой, то когда же кончатся издевательства над нами?». Ваш отец не сожалел о том, что сделал?
— Да, отец до последней минуты жизни был в сознании, несмотря на страшные ожоги и мучения. Маме, ухаживающей за ним в больнице, сказал: «Если бы я этого не сделал, нашему народу еще долго пришлось бы мучиться…». Врачи говорили, что у него крепкие сердце и легкие, но сильнейший ожог гортани. Пламя буквально спалило всю глотку. Для нас это было горькой утратой. Я с семьей жила в Туапсе, Сабрие училась в Казани, в финансово-экономическом университете, Юнус после армии окончил Ташкентский институт культуры, он трубач, некоторое время играл в оркестре Крымскотатарского театра, на свадьбах, отучившись на сварщика, поработал на заводе, потом на реализации сантехники на рынке. Мама, наконец устроившись на работу в детский сад, еще умудрялась помогать нам, высылая посылки. Умерла она в 2006 году, наш младший брат Юнус скончался после тяжелой болезни в возрасте 49 лет в 2014 году. Похоронены все трое на сельском кладбище. Четыре года назад неравнодушные соотечественники помогли собрать средства на ремонт того самого дома, который купил в 1975 году отец и в котором сейчас живут его невестка и трое внуков. Дом старый, из-за слабого фундамента осел, по стенам поползли трещины, находиться в нем было уже небезопасно. Мы благодарны всем, кто тогда откликнулся и помог супруге Юнуса — Эльнаре заменить крышу. Прошло столько лет, это только так говорят, что боль от утраты близких с годами утихает. Но зная отца, мы понимаем, по-другому он поступить не мог.
Муса Мамут мечтал жить на родине, которая каждую ночь снилась ему на чужбине, но ему пришлось умереть за нее. Кто-то, быть может, скажет: отчаянный поступок отчаявшегося человека. Нет, осознанный поступок мужественного человека. Пожертвовать собой во имя жизни будущих поколений – на это способен не каждый.
«Я не думаю, что живой факел из тела Мусы Мамута разбудит совесть большевистских руководителей. Но я надеюсь на помощь и солидарность с борьбой моего народа всех честных людей Земли… Я прошу также объявить Мусу Мамута мучеником, павшим в борьбе во имя веры, добра и справедливости», — писал в своем письме еще один борец за права народа — Решат Джемилев.
В память о Мусе Мамуте названы улицы в родном Крыму, написаны поэма и книги, художник Рустем Эминов создал его портрет. Подрастают на земле своих предков его девять внуков и семеро правнуков, один из них с гордостью носит имя деда.
Пусть еще не одно поколение придет напиться воды к колодцу Мусы Мамута и прочесть молитву за упокой его души.
comments powered by HyperComments