Ремзи Куртмалаев с супругой Зерой
Ремзи КУРТМАЛАЕВ
У истока реки Бельбек, в цветущих садах расположена деревня Буюк-Озенбаш. Его население отличалось своей находчивостью, шутками и смекалкой, ведь не зря всем известный Ахмет-ахай был выходцем именно из этой деревни.
Здесь, в наикрасивейших местах, 28 декабря 1935 года родился я – Ремзи Куртмалаев. Дед мой — Кушаксиз Хуртмолла, 1877 года рождения, спокойно и размерено вел свое хозяйство. Женат был на девушке из этой же деревни (из других деревень невест не брали и в другие селения не отдавали), звали ее Эмине-шерфе. Была она очень трудолюбивой и хозяйственной. Родились у них семеро детей. Среди них и мой отец — Эмир-Усеин Куртмалаев, 1906 года рождения. Работал он заведующим сельпо, женился в 1933 году на Селями Мерьем, 1913 года рождения. В 1934 году родился мой старший брат Риза, в 1935-м я, в 1938 году младший брат Рефат и в 1941 году сестренка Эмине. Отец мой с войны с белофинами вернулся живым и невредимым, а с войны с гитлеровцами не вернулся, погиб в 1942 году под Сталинградом. Он был членом партии и везде был в первых рядах.
С приходом нацистов вся жизнь в деревне изменилась. В здании школы разместились германские солдаты, их вскоре сменили румыны, которые оказались более жестокими к местному населению. Проводили облавы, ходили по домам и забирали все, что можно было унести. Ограбленные люди семьями, вместе с детьми, уходили в партизаны. Карательные операции фашистов не давали результата. Не найдя ничего лучшего, гитлеровцы сжигали деревни, дома с людьми. Было сожжено более 120 деревень горных и предгорных районов, в том числе и деревня Буюк-Озенбаш.
Родители Эмир-Усеин и Мерьем
Наш дом был вторым при въезде в населенный пункт со стороны деревни Багатыр. В тот день партизаны выгнали захватчиков из деревни, а нам советовали покинуть дома. Мы ушли к деду (маминому отцу) вглубь деревни. После обеда фашисты пригнали орудия и подтянули новые силы. Жестокий бой длился до вечера, силы были неравными, и партизаны, оставив деревню, ушли в лес.
Когда мы вернулись, то в доме было все перевернуто вверх дном. Окна выбиты, двери разбиты, матрасы и подушки разорваны, содержимое высыпано на середину комнаты, посуда побита. Вся куча облита керосином и готова к поджогу. Нас из дома выгнали на улицу, мы стояли возле мамы и плакали (мне тогда было 7 лет). Начало смеркаться. Оккупанты подогнали машину, где уже находились люди, и начали всех заталкивать в машины. Женщины, старики и дети, все в один голос причитают, что везут в море топить. Но привезли нас в бахчисарайские старые колхозные конюшни, уже набитые соотечественниками. В этих конюшнях нас продержали трое суток, потом разрешили поехать в другие деревни к родственникам.
Мы стояли на обочине дороги, вдруг к нам подъехал незнакомый человек на подводе, и мать уговорила его взять нас. Он оказался из деревни Черкез-Кермен, но, к большому сожалению, имени его я не помню. Недолго нам пришлось жить в этой деревне, староста дознался, что мы являемся семьей коммуниста, нас выдала женщина из нашей же деревни, желая угодить старосте. Но тот пожалел нас, дал возможность уйти из деревни. Он тайно сотрудничал с партизанами. В деревне Тебень-Чохрах жила мамина младшая сестра Сале, муж которой тоже погиб на фронте. Местный староста разрешил нам жить у них, там никто не мог нас выдать. Из деревни Черкез-Кермен в деревню Тебень-Чохрах нужно было добираться пешком, никакого транспорта не было. Мы вышли на дорогу: мама с ребенком на руках, за подол держится и шагает брат Рефат, рядом я и замыкает брат Риза, идем по обочине главной дороги, никто нас не окликнул и не остановил.
К вечеру первого дня мы дошли до Бахчисарая, нет ни близких, ни знакомых, у которых можно было бы переночевать, время близилось к 6 часам вечера, с которого начинался комендантский час. Постепенно пустеют улицы, начинает моросить дождь, и вдруг перед нами один пожилой мужчина закрывает на ключ двери, мама подошла к нему и начала просить о помощи, он категорически отказывался, но после уговоров и слез согласился впустить в маленький чуланчик с условием, что мы не будем разговаривать и передвигаться. Он оказался мельником, молол зерно и имел какое-то доверие у гитлеровцев. Взяв у мамы деньги, он ушел, но вскоре вернулся, дал нам буханку хлеба и, закрыв нас, ушел. Мы поели и уснули. Проснулись от шума открывающихся дверей, пришел наш спаситель, быстренько организовал чай, накормил, рассказал, как идти дальше. К вечеру дошли до Новопавловки, весь день шли не останавливаясь, не отдыхая, много проезжало машин, подвод, но никто нас не трогал. Прошли мост и стали проситься на ночлег к местным жителям. В третьем доме двери открыла молодая женщина и, выслушав мамину историю, согласилась пустить нас на ночь. Через некоторое время пришел ее муж. Увидев нас, он пришел в ярость, начал ругать жену, кричал, чтобы мы ушли. Мама и та женщина начали плакать, умолять его оставить нас. Постепенно он успокоился, вместе поужинали, потом нас уложили спать. Наутро мы двинулись дальше. На месте нынешних Тополей нас нагнал румынский обоз. Старший брат Риза стал просить их, чтобы они нас забрали. На одну из подвод взяли его, а нас закинули в следующую, и мы помчались догонять передних. Вскоре мы оказались на посту перед въездом в Симферополь. Спрашивают пропуск, а у нас его нет, высаживают с подводы, румын торопится, передние подводы ушли, а с ними уехал мой брат, и тут подбегает молодой паренек, спрашивает: «Какой-нибудь пропуск есть?». Оказывается, у него был старый пропуск, выданный старостой, это спасло нас, и мы оказались в Симферополе, а тут были знакомые, которые помогли нам добраться до Тебень-Чохраха. Это глухая деревушка, куда немцы редко заглядывали, в основном местные полицаи.
Приближалась долгожданная победа. Гитлеровцы, отступая, уничтожали все живое и неживое, люди прятались, старались не попадаться им на глаза.
Наступила мертвая тишина, полдня не было видно ни фашистов, ни советских. Под вечер появились наши танки с солдатами, потом пошли автомашины с пушками и другим снаряжением. Вся колонна, не останавливаясь, прошла в следующую деревню.
Все радовались, обнимались и мысленно мечтали о встрече со своими родными, которых проводили на войну. В армии в то время очень хорошо работали особисты. Все, кто имел какую-то связь с оккупантами, были арестованы и понесли наказание, меньше 10 лет не давали.
Всех мужчин и подростков отправили в трудармию. В ночь с 17 на 18 мая 1944 года в дверь резко постучали, и в дом вошли офицер и два солдата с автоматами. Офицер зачитал постановление о высылке крымских татар. На сборы дали 15 минут. В доме жили 8 человек: нас пятеро, тетя и сестра ее мужа с маленькой дочкой. Всех собрали в центре деревни и держали до обеда, пока не подъехали машины. Плач женщин и детей, причитания и вопли старух создавали ужасную атмосферу, которую невозможно ни описать, ни передать, я больше никогда и нигде подобного не видел. Всех погрузили на машины, привезли на станцию, где стояли вагоны, полные таких же людей. В нашем вагоне оказались 98 человек. Вагон был переполнен до отказа, сесть было негде. В таких нечеловеческих условиях ближе к вечеру нас повезли в неизвестность. Двери открыли на вторые сутки, спросили, есть ли умершие. К счастью, таковых не оказалось. Где-то на четвертые сутки, на узловой станции мы встретили родственников, и для оказания нам помощи наш дедушка (мамин отец), послал дядю Мухтара, который жил с нами и во всем помогал маме.
Ехали мы очень долго и медленно. Иногда на полустанках нас держали часами. В это время женщины пытались что-нибудь приготовить поесть. В дороге нас несколько раз подкармливали хлебом и супом из пшенки. Наконец, на 19 сутки мы прибыли в город Туринск Свердловской области, где оставили 3 вагона, в которых были и мы, а остальных повезли дальше. После бани всех разместили в клубе.
Жизнь того времени я описывать не буду. Это было жестокое обращение комендантской власти с несчастными людьми с ярлыком «предатели».
На следующий день всех трудоспособных погнали работать на деревоперерабатывающий завод. Лес поставлялся сплавом по реке Тура и ее притокам. Часто люди падали в холодную воду, болели и погибали. Рабочим давали 600 грамм хлеба, иждивенцам — 300 грамм в сутки. Рядом был колхоз, и осенью все работающие люди помогали колхозу.
Вскоре был построен новый барак, и всех расселили по комнатам. Тетя Асие с дочкой ушли, забрав свои вещи, наша тетя Сале тоже. Мы остались — 6 человек в совершенно пустой комнате, ни кастрюли, ни чашки, ни ложки. Ночь провели на мешке соломы, прижавшись друг к другу. На следующее утро мама пошла на базар искать кастрюлю и чашку, чтобы можно было готовить еду. Нашла только маленький чугунок на 1,5—2 литра. Старший дядя стал работать на заводе в молодежной бригаде, а мы помогали маме по дому. Видя наше тяжелое положение, соседка дала одно одеяло, другая — подушку, мы немного обжились, из досок сколотили большую кровать.
Незаметно надвигалась первая уральская зима, но мы были к ней не готовы. Я и старший брат пошли в первый класс. Учить нас прислали молодую русскую девушку, которая не понимала ничего по-крымскотатарски, а мы по-русски. Так мы мучились 2—3 дня, потом вместо нее нам прислали учителя Усеина Меметовича, который быстро навел порядок. Очень трудно было, послевоенный первый класс: переростки и семилетки учились все вместе. Драчунов и хулиганов он брал за ухо и ставил у доски. В первый день занятий, на второй перемене, ученик из старших классов заносил поднос с хлебом и каждому ученику давал по кусочку хлеба, это был большой праздник для нас. Так мы жили и учились до 1947 года, когда нас перевезли в Свердловскую область — Верх-Пышминский район, 47 квартал — на лесоразработки посреди лета. Все, что посадили и вырастили на огороде, осталось на старом месте, а здесь ничего не было. Поселили в бараках, где до нас жили японские пленные. Наступила зима, она была суровая. Людей заставляли валить лес.
До 4 класса я и брат Риза учились вместе, а с четвертого класса он бросил школу и пошел работать, на лошадях вывозить лес, а ему было только 13 лет! После отмены карточной системы в 1947 году жить стало легче, но отношение местного населения к нам мало изменилось, при всяком удобном случае норовили обозвать предателями.
Я уже учился в 7 классе, жили в общежитии при школе. Привезли кино, на вечерний сеанс идти нам запретили. Вечером все пошли, а мы вшестером остались, немного выждав, все же не удержались, оказались в зале. Наутро построили общешкольную линейку, нас — отдельно перед линейкой в один ряд. И все, что можно было сказать, сказали, в заключение завуч школы, показывая на нас рукой заявил, что наши родители были предателями, что мы — дети изменников Родины и будем такими же предателями, что подтверждает вчерашнее наше поведение. Мы плакали от обиды, у всех нас отцы погибли на фронте. В комсомол нас тоже не принимали, но позже мы все-таки вступили, нашелся один учитель истории Шемин, который нас поддержал.
Я не хотел идти работать лесорубом, хотя летом помогал брату и пас коров местных жителей, что и определило дальнейшую мою судьбу. После школы, я подал документы в Свердловский сельхозинститут на ветеринарное отделение. Экзамены я сдал хорошо, набрал на 2 бала выше проходного. На 22 августа 1954 года для нас был объявлен день зачисления. Декан факультета с каждым проводил беседу и объявлял о зачислении в студенты. Вызывали по алфавиту. Зачисленные, радостные, обнимаются, целуются. Моя очередь по списку ближе к обеду, но меня не вызвали. Близился вечер. После очередного студента я не выдержал и зашел сам, говорю, что моя очередь давно прошла, а меня не вызывают, может, дело потеряли, он берет дело в руки и, глядя в глаза, говорит, что мне со всеми в одном общежитии жить нельзя. Это сказал профессор, декан факультета. Я растерялся, потом пришел в себя и заявил, что буду жить на частной квартире, брат мне поможет. Повременив, глядя в упор в глаза, профессор сказал, чтобы я пришел 30 августа.
С таким неопределенным результатом я вернулся домой. Все спрашивали, поступил я или нет. Я был первым, кто поступал в институт из тех бараков. Всем отвечал, что будет известно 30 августа. В назначенное время я захожу в деканат. Декана нет, а секретарь, улыбаясь, протягивает мне студенческий билет и говорит, что я зачислен студентом ветеринарного факультета, значит, будет стипендия, но без общежития. Итак, все мои мытарства и унижения остались позади, началась беззаботная студенческая жизнь. Годы учебы в институте совпали с хрущевским руководством. Он провел очень много реформ, ввел промышленные и сельские обкомы. В промышленности ввел совнархозы, а в сельском хозяйстве поднятие целины и другие преобразования, но ни одно не было доведено до логического конца. В это время я дважды — в 1956 и 1957 годах — побывал на целине, на уборке урожая.
Дома жизнь тоже наладилась, обрабатывали огороды, имели корову. Завершалась учеба в институте. В 1958 году мама с семьей переехала в Узбекистан, в Андижанскую область, город Шахрихан. Получив диплом, но без направления на работу и без подъемных денег, я пошел к начальнику ветотдела промышленного совнархоза, который предложил из целого ряда совхозов выбрать любой понравившийся. Я выбрал по его совету должность главного ветврача Исовского совхоза с окладом 1200 рублей, в то время это был хороший заработок. В тот же вечер я выехал на место будущей работы. Директор принял меня хорошо, рассказал и показал все хозяйство, и так я начал в 1959 году свою трудовую деятельность. В совхозе было жилье для ветврача, мне дали ключи, и я привез жену. Отработав положенные три года, в 1962 году я тоже переехал в Шахрихан и вскоре начал работать ветеринаром Балыкчинского района, где на разных должностях проработал 30 лет. В июле 1991 года мы переехали в Крым. Здесь я работал старшим ветврачом совхоза Плодовое Бахчисарайского района. Сейчас я на пенсии.
В память о Маме
Я отдельно хочу немного написать о своей маме и тысячах других женщин, которые выдержали гитлеровскую оккупацию и депортацию. Мне кажется, что моя мама – одна из тех бесстрашных, сильных духом людей. Она не отдала нас ни одного в детские дома, всех вырастила, несмотря на трудности, о которых я писал. Она была хорошей, даже отличной швеей. Все обращались к ней перешить или подогнать одежду, и она выполняла безупречно, ночами выполняя чей-то заказ. Вы бы видели, как она косила сено, и я ей помогал. Мы вдвоем могли за день накосить воз сена.
Мама овдовела, когда ей было 30 лет, осталась с 4 детьми на руках. Только один Рефат, 1938 года рождения, умер там, на чужбине, от аппендицита, так сложились обстоятельства. Остальных вырастила, выучила. Старший брат Риза окончил электромеханический техникум, я — институт. Сестренка Эмине окончила 10 классов с золотой медалью и с отличием Ташкентский фармацевтический институт. Все мы семейные, имеем детей, и живем в родном Крыму. Мама умерла в 2003 году в возрасте 90 лет. Я живу с младшим сыном Энвером. Мне сейчас 86-й год, у меня 3 сына, 8 внуков и 5 правнуков, и, несмотря на перенесенные невзгоды, жизнь нашего рода продолжается на Родине.
comments powered by HyperComments