Адиле ЭМИРОВА, доктор филологических наук
Человек живет в мире знаков. От первого дня и до последнего его сопровождают разнообразные системы знаков, которые информируют его об окружающем мире, естественном (природа) и искусственном (общество), сигнализируют об опасности, помогают ему жить и, наконец, доставляют эстетическое наслаждение.
Все предметы, созданные человеком, кроме утилитарных, прагматических функций, могут выполнять и функции знаков, замещающих другие предметы, явления, их признаки, действия и отвлеченные понятия. Вот пример: я люблю есть суп из глубокой фаянсовой тарелки, украшенной синими восточными узорами на белом фоне; ее мне подарили в Японии, и я провезла ее через полсвета. Она для меня комплексный, сложный знак Японии, и когда я беру ее в руки, в моем сознании и подсознании активизируются знакомые мне образы Японии. Потому и пища, находящаяся в этой тарелке, как бы имеет другой вкус.
Новое время — новые песни. Верна и аналогия: новое время — новая одежда, новая обувь. Разные культуры в разные исторические периоды характеризуются своеобычными формами того, чем человек прикрывает наготу свою, — одежды, головных уборов и обуви, которые выполняет знаковую функцию: различает представителей разных социальных слоев и групп. Очень характерный пример — санкюлот (< фр. sans-culottes, буквально — без коротких штанов), так насмешливо называли патриотов периода Великой французской революции, представителей городской бедноты, которые в отличие от дворян не носили коротких штанов из дорогой ткани (кюлот). Ср. также русское голодранец – представитель низших слоев общества, бедняк, нищий; аналогично по значению крымскотатарское чыплакъ баджакъ, буквально — голые ноги, босоногий.
Даже в рамках одной культуры, в пределах жизни одного человека одежда, головные уборы и обувь являются знаками его социального статуса: возраста, положения, профессии, хобби и др.
Здесь я хочу рассказать о некоторых предметах одежды и ее аксессуарах (головные уборы, обувь и пр.), которые носила я с детских лет и которые являются не только показателями материального положения и социального статуса моей семьи, но и знаками соответствующего времени. В этом предметном ряду причудливым образом отразилось мое время, фактически — весь 20-й и начало 21-го веков. Описание этих предметов будет разворачиваться на фоне событий моей жизни.
Итак, гардероб (одежда, головные уборы и обувь) как еще один «вход» в мою жизнь. Самое первое платье, которое мне запомнилось, это простая татьянка, сшитая мамой из купона. Мне было лет пять-шесть, когда мама купила отрез купона. Купон – это ткань, на которой были нарисованы части одежды: лиф, рукава, юбка. Маме оставалось только аккуратно вырезать все детали и соединить их друг с другом в нужной последовательности. Мое купонное платье было покрыто синими цветами на белом фоне. И запомнилось оно мне не случайно: отец Аллы, моей подружки из соседнего дома, был художником.
Как-то он посадил меня на стул и нарисовал мой портрет: сероглазая темноволосая девочка с густой челкой и торчащей на самой макушке прядью волос, в купонном сине-белом платье, сосредоточенно и строго смотрит прямо в глаза художника. Возможно, отец Аллы, фамилии которой я не помню, был или позже стал известным крымским художником. Возможно, этот портрет пылится до сих пор в запасниках какого-нибудь музея в Ялте.
Ау, Алла, отзовись! Это были довоенные годы. Мы жили на улице Амбулаторной, в деревне Дерекой, фактически — в пригороде Ялты. Вы жили на втором этаже соседнего здания амбулатории: скорее всего, твоя мама была врачом. Ты, Алла, как-то бросила в меня камень и в кровь разбила висок. Шрам остался на всю жизнь.
Следующее, что мне запомнилось, это платье из розово-белого в клеточку домотканого ситца, которое мама сшила на второе лето после депортации. Мы жили тогда в совхозе Дальверзин №2 Беговатского района Ташкентской области. В первую холодную и голодную зиму мы чудом остались живы. Но вот наконец наступила весна, за ней — жаркое лето, и тут выяснилось, что у нас нет никакой одежды и обуви, потому что в день депортации крымских татар мы вышли из дома только с маленькими узлами в руках. К тому же на руках у мамы была младшая сестра, которой не было и трех лет.
Магазинов в совхозе не было. Все необходимое покупали на Джума-базаре, который находился в 5—6 км от нашего совхоза. Там мама купила ситец, который ткали узбечки на старинных домашних станках. Там же она купила нам с сестрой туфли с простроченным тряпичным верхом и подошвой из обычной автомобильной шины. Такие туфли шили и продавали корейцы, которые были депортированы с Дальнего Востока в Среднюю Азию за несколько лет до крымских татар — в 1937 году. Корейцы были первым репрессированным сталинским режимом народом. За прошедшие семь лет они как-то приспособились к жизни на новых местах и жили более или менее благополучно, по крайней мере — не голодали. До сих пор перед моими глазами стоит образ подруги моей сестры — кореянки Тани в «золотом» платье из желтого подкладочного атласа, которая запомнилась мне и тем, что как-то пригласила нас к себе домой и угостила рисовой кашей, сваренной на цельном молоке (у них была корова).
В 1946 году наша семья перебралась в г.Беговат (ныне — Бекабад). Было у меня ситцевое платье, а в холодное время года, вместо пальто, я надевала ватник. Он был сшит по тогдашней моде: прострочен продольными швами, с хлястиком и карманами. На голове — полушерстяной платок. На ногах — бурки — простроченные ватные сапожки с галошами. Так одевались почти все дети и взрослые. Тогда же я подружилась с Галей Куниной, отец которой работал в Фархадтрансе. Как-то Галя появилась в платье из розового крепдешина: по бедрам — буфы, рукава-фонарик, плотный пояс. Пришлось маме и мне сшить такое же платье.
Первое пальто из грубой полушерстяной колючей ткани с воротником из искусственного меха мне купили, когда я перешла в 10-й класс. В нем же я ходила и первые два года учебы в университете (г.Самарканд). И только на третьем курсе родители смогли дать мне денег для пошива нового пальто из настоящего драпа, с каракулевым воротником. Тогда в моде были довольно дорогие полуботинки, отороченные мехом, их называли румынками. Но у меня не было денег на их покупку, поэтому зимой я обычно ходила в туфлях.
Помню и собственноручно сшитое ситцевое платье (мелкий геометрический рисунок желто-голубого цвета), за которое я получила 2-ой приз на университетском ситцевом балу; такие балы устраивались в те годы для рекламы ситцевых тканей.
На свою первую учительскую зарплату после окончания университета я купила модный китайский габардиновый плащ бежевого цвета, с клетчатой подкладкой и капюшоном. Именно тогда, в конце 50-х годов, наладилась дружба между СССР и КНР, и в магазинах появились китайские товары. В первый же день с этим плащом случилась почти трагическая история: я облила всю правую полу чернилами. Тем он и запомнился.
Укреплялись политические и торгово-экономические связи со странами социалистического лагеря. В магазинах стали появляться товары из Венгрии, Чехословакии, Польши, Германии и др. В 1959 году я приобрела демисезонное чешское пальто, черного цвета, расклешенное, с большими накладными карманами и крупными пуговицами. С ним тоже случился казус, скорее комичный, чем трагичный. В те годы молочные продукты в магазинах продавались в пол-литровых тяжелых стеклянных бутылках, прикрытых тонкой крышкой из алюминиевой фольги. Молочные товары подвозили не каждый день и только в определенные часы, поэтому я покупала сразу 5—7 бутылок. И вот, отстояв очередь, я расплатилась и стала загружать бутылки в сетку-авоську. И тут крышка одной из бутылок зацепилась за сетку, и вся сметана пролилась в правый карман моего нового пальто. Так и пошла домой. А потом мучительно долго вручную очищала свое пальто: никакой химчистки в нашем городке не было.
А во второй самаркандский период моей жизни (1965—1990 гг.) всю одежду с аксессуарами я покупала обычно в других городах, куда ездила на научные конференции: в Москве, Ленинграде, Кишиневе и др. Так у меня появились плащ с отстегивающимся капюшоном из ткани болонья, непромокаемой и жесткой на ощупь; далее — пальто из темно-синего джерси, шерстяного трикотажа на поролоне; позже — чешский темно-серый плащ с подкладкой из искусственного меха. До сих пор ношу серого цвета плащ-пыльник шведского производства, купленный за 500 рублей (очень высокая цена, почти две моих зарплаты) в московском ЦУМе. Это был «писк» моды: длина почти до щиколоток (а тогда носили до колен), свободный покрой, широкий ремень из настоящей кожи с огромной и тяжелой блестящей металлической пряжкой. Их «выбросили», как тогда говорили, совсем неожиданно, но мгновенно сформировалась огромная очередь. Я терпеливо стояла, и когда подошла моя очередь, осталось всего несколько плащей не моего размера, и мне пришлось взять плащ на размер больше. С тех пор прошло более двадцати лет, а плащ мой цел и вроде соответствует современной моде.
Как долго живут вещи — как коротка жизнь человека!
Первую шляпу из черного фетра я приобрела в середине 60-х годов, до этого зимой повязывалась шерстяными платками небольшого размера. Позже были приобретены две меховые шапки: одна — из черного каракуля с оторочкой из голубой норки, другая — из лисьих хвостов, в которой впервые увидел меня С.П. Залыгин у колонн Большого театра в 1976 году. А в 1977 году, отстояв многочасовую очередь в магазине на Ленинском проспекте Москвы, купила пушистую лисью шапку, похожую на кавказскую папаху; такую носила Елена Тарасова, тренер Ирины Родниной, чемпиона по фигурному катанию. И, наконец, последнюю шапку из голубой норки, которая «жива» до сих пор, только чуть потрачена молью, я купила в магазине «Белград» в Москве в 1987 году после многочасового и унизительного стояния в очереди. Все это были добротные вещи, не очень дешевые, свидетельствовавшие о среднем достатке носившего их человека. К этому времени я уже была кандидатом наук, доцентом с зарплатой 320 руб.
В 1987 году я во второй раз (первый — в 1977-м) поехала на четырехмесячную стажировку в МГУ. И однажды случайно попала в магазин-салон Вячеслава Зайцева, известного советского модельера, на проспекте Мира. В это время там как раз меняли экспозиции готовых образцов одежды: снимали с манекенов одежду и заменяли ее новыми моделями. Снятые образцы тотчас шли в продажу. Я взяла из рук работницы моднейшее черное пальто из шерстяной ткани: широкие и жесткие накладные плечи, воротник-апаш, на спине — встречные складки и хлястик, но главное — длина почти до щиколоток. А стандартная мода диктовала тогда длину одежды, в том числе и пальто, до середины икр. Я зашла в примерочную, надела это долгополое чудо и долго вертелась перед зеркалом: мне был непривычен такой силуэт. Наконец решилась и хорошо сделала: с удовольствием носила около семи лет, всегда была в русле моды и чувствовала себя современно экипированной и потому уверенной. Черное пальто «от Зайцева», потраченное молью, до сих пор висит в платяном шкафу как знак времени и определенного отрезка моей жизни. Пусть еще повисит! Как говорится, хлеба не просит.
Наступили 1990-е годы: развал Советского Союза, галопирующая инфляция, смешные зарплаты, сначала — в купонах, потом — в карбованцах, когда мы все неожиданно стали нищими «миллионерами», потом — гривны, которые мы долго автоматически называли рублями. Лет пять-шесть я не могла купить ничего из одежды и обуви: с трудом хватало на скромную еду.
К середине 1980-х годов женщины стали активно осваивать мужской гардероб, прежде всего — брюки. Я долго не решалась их надеть. Первые брюки купила в Японии в 1997 году и ношу их до сих пор, хотя это мужские брюки из пестрой искусственной ткани. Потом в моем гардеробе появились белые брюки, которые я купила в Чикаго летом 2000 года за 40 долларов, затем — немецкие черные шерстяные, купленные за 120 долларов (!) в Москве на Ленинских Горах в 2002 году. Последние пять-шесть лет, зимой и летом, я хожу только в брюках: мне в них удобно, а зимой — тепло. Кроме того, брюки выполняют и эстетическую функцию: скрывают варикозные вены, которые с возрастом становятся все хуже. Как говорится, нет худа без добра. Не думаю, что когда-нибудь я вернусь к платью и юбкам: пожилой возраст требует добротной и удобной функциональной одежды.
Сегодня, мысленно окидывая взглядом свой гардероб, я вижу за этим предметным рядом не только различные этапы моей жизни, но и жизни всего общества: социализм довоенного образца — война — депортация и ссылка — восстановление разрушенного войной народного хозяйства — зрелый социализм с его постоянным дефицитом — развал СССР — репатриация.
Смуглая темноволосая сероглазая девочка в купонном платье — подросток в ватнике и бурках — девушка в ситцевом платье — женщина средних лет в модной одежде производства социалистических стран — и, наконец, пожилая женщина в брючных костюмах. И это все я? А может, на каждом этапе жизни — это совсем другой человек? Если душа человека — это накопленный им жизненный опыт, то можно полагать, что в разные периоды жизни — это другая личность. И только некоторые внешние черты и манера поведения — улыбка, привычка щурить глаза, поднимать плечо и др. — могут связывать воедино разных людей, носящих одно и то же имя. Впрочем, имя тоже люди с легкостью меняют.
Только память о своем прошлом, об истории своего рода и народа, к которому человек относит себя, является той нитью, которая связывает таких разных людей в одну личность. И где бы я ни была, какую бы одежду ни носила, я никогда не забывала и не забываю, что я крымская татарка, пережившая трагедию депортации и тяготы репатриации; я крымская татарка, в жилах которой смешалась кровь разных племен и народов, исторически живших на Крымском полуострове, – тавров, хазар, половцев, греков, готов, алан, татар…
Всей плотью и кровью своей я связана с этой землей. И нет во всем мире для меня дороже земли, чем эта, которая зовется коротким именем – Крым.