Аят с матерью Майнур и братом Зауром
Лидия ДЖЕРБИНОВА
Грустно, если ты провел детство, так толком его и не увидев.
Джордж Фостер
Человек, отдаляясь от детства, все чаще вспоминает и воспроизводит в памяти то, что, казалось бы, должно было уже давно забыться. Ну что мог помнить ребенок, родившийся в сентябре 1940 года и через четыре года депортированный из Крыма, из родного дома, а значит и из своего детства?
Она помнит страшные военные годы и симферопольский двор на улице Клары Цеткин, 10. Помнит по-своему, по-детски. Помнит, как во время бомбежки все бежали домой, а мать командовала: «Под кровать!», — и обкладывала детей подушками. Это ей казалось игрой. Со слов матери она помнит, что у них в доме с той стороны, где жила бабушка Тотай-бита, поселился немецкий офицер. Как-то убирая в его комнате, бабушка уронила с подоконника бритву, которая упав, разломилась на две части. «Тотай-бита (уроженка Симеиза, 1895 года рождения), испугавшись, сложила обе части станка аккуратно на подоконнике, — рассказывает Аят Меметовна. — Сердце от страха разрывается! Что будет?… Детей от себя ни на шаг не отпускает. Сидит и трясется. Явился хозяин бритвы, увидел, разгневался и начал ходить вдоль комнаты туда-сюда, туда-сюда, приговаривая:«Sweinerei! Sweinerei! Sweinerei» (Свинство!). «Слава Аллаху, не убил», — успокоилась битам и стала дальше хлопотать по хозяйству.
А с другой стороны дома жили мы с мамой и братом и подпольщик Андрей. По его заданию моя мама Майнур и ее младший брат Эдем, который тоже жил с нами, ночами расклеивали листовки по Симферополю. Я до сих пор удивляюсь их смелости. В захваченном врагом Симферополе они прожили около двух с половиной лет, которые казались адом, ежесекундно рискуя жизнью, вели подпольную деятельность под самым носом у врага.
После чудовищной высылки мама долго искала этого Андрея, надеясь, что он подтвердит их деятельность в тылу врага – ответа не было. И совсем недавно (мама уже давно ушла в мир иной) выяснилось, что разыскиваемый Андрей, судя по всему, был Иваном Андреевичем Козловым — автором книги «В Крымском подполье», который ничего доброго о подпольщиках — крымских татарах не написал, хотя и жил у них. В 1948 году Козлов за эту книгу был награжден Сталинской премией 3 степени, умер в Москве в 1957 году. Каждый крымчанин, прошедший подполье, помнит его по-своему».
Аят с матерью Майнур и братом Зауром
Продолжая воспоминания о своей семье, Аят Меметовна рассказывает: «Моя мама Майнур родилась в 1915 году. У ее родителей Смаила и Тотай вместе с ней было семеро детей. Мама окончила финансово-экономический техникум в Симферополе, работала старшим экономистом в Торгсине, в Совнаркоме. В 1936 году с моим отцом Сеитмеметом Ибраимовым создали семью. Они были коллегами и работали вместе. Появилось двое детей: Заур и я – Аят. Его отец Ибраим был священнослужителем в джами Симферополя. В годы разбушевавшегося атеизма и последующих репрессий он был сослан на Урал. Вернувшись, продолжил религиозную деятельность. Его снова арестовали и расстреляли.
Приближался огненный 1941 год, а с ним война, горе и страдания. Отец добровольцем с первых дней ушел на фронт. На попечении моей мамы остались три брата, сестра, бабушка и двое детей. Но это не мешало заниматься ей подпольной работой. Пережив военные годы страха, дождались радостного освобождения, надеялись на скорую Победу и возвращение отца. Но ночь 18 мая громким стуком в дверь испугала всех в доме. Я спросонья ничего не могла понять и слышала только просьбу Тотай-бита, которая умоляла дать возможность попрощаться со своей мамой Зылхой. Но не разрешили, дали всего 15 минут на сборы и вывели во двор. Я хорошо помню, как под проливным дождем нас заталкивали в грузовые машины, и я сидела босая на коленях у бабушки. Мама взяла все документы (домовую книгу, паспорт и фотографии), а бабушка прихватила ступку.
Потом долгий и тяжелый путь в грязном вагоне, без каких-либо санитарных условий, ежедневный обход конвоиров со стандартным вопросом: «Мертвые есть?». А тела умерших оставляли вдоль железнодорожного полотна. В ушах до сих пор стоны и плач ни в чем не повинных людей.
Наконец распахнулись двери вагона, и мы оказались в Чинабаде Андижанской области Узбекистана. Здесь нас поселили в маленькой прихожей у местных жителей. Вскоре, почти одновременно, от голода и болезней умерла папина мама Ава-бита, за ней старшая сестра отца Хатидже-ала и ее муж Умер. Всех похоронили в одной могиле. Мой брат Заур и дядя Эдем заболели малярией. Помню, как их нещадно трясло. Помощи ждать было неоткуда. Когда бабушка попросила у хозяйки дома спички, чтобы разжечь огонь, та ответила: «Спички на базаре». Иногда до нас доходили пугающие вести, что кого-то из-за одной украденной морковки убили тешой на базаре. А что оставалось делать голодному человеку? Было очень тяжело. Сколько можно было терпеть и жить в голоде и страхе? Нужно было что-то делать. И мама со своей сестрой Сыдыкой решили ехать в Андижан, искать работу.
Получив разрешение в комендатуре, добрались до города. Мама смогла устроиться в Андижане начальником планового отдела облисполкома. И мы переехали. Позже перешла на кирпичный завод на ту же должность. Там работали ссыльные немцы с Поволжья. К тому времени они были уже как-то обустроены и, чтобы оказать нам посильную помощь, изготовили своими руками прекрасные сундук с этажеркой и подарили нам. Они и сегодня украшают мою комнату, как память о добрых людях. Моя мама постоянно мечтала о Крыме, вспоминала свое детство, несравнимое с моим, и в слезах повторяла: «Неужели так и останемся в этом ссыльном месте? Неужели не сможем вернуться на Родину? Ведь человек без Родины, все равно, что птица без крыльев». Так и умерла в Андижане в тоске и вдали от любимой Родины.
А наша судьба с братом Зауром складывалась по законам того времени – встать на ноги и достичь чего-то в жизни, а для этого нужно было учиться, что мы и делали. Шел 1956 год. Брат Заур учился в Андижанском строительном техникуме, я в 9 классе. Как-то незнакомый мужчина принес письмо от отца, из которого мы узнали, что он сменил фамилию Ибраимов на Чатырлы и живет в Турции. Оказывается он, по окончании войны находясь в Европе, узнал о депортации крымских татар и решил не возвращаться в Советский Союз, а уехать в Турцию. Мама, хоть и боялась, но переписывалась с отцом в надежде, что когда-нибудь удастся встретиться. И это никак не могло ускользнуть от всевидящего ока соответствующих органов. Стали ее настоятельно приглашать для бесед с требованием, чтобы она написала ему письмо с просьбой вернуться. Она знала, чего это могло ему стоить, и не писала.
Когда я после окончания школы успешно сдала вступительные экзамены в Андижанский мединститут, по результатам которых я должна была быть зачислена, маму снова пригласили на беседу. Здесь уже вопрос стоял ребром: «Или вы прекращаете переписку, или ваша дочь не будет учиться». Когда я пришла домой, то застала маму в слезах, уничтожающую всю переписку отца, кроме фотографий.
О своем отце я только знаю, что он родился в Ялте в 1925 году, после войны жил в Стамбуле и умер в 1976 году, узнала из письма, которое к нам попало уже в годы «оттепели». В институт меня приняли, но весь первый семестр не выплачивали стипендию. Видно, выжидали, будет ли продолжаться переписка. А мама всю жизнь любила только его одного, ждала и надеялась хотя бы на краткую мимолетную встречу, хоть одним глазком увидеть его».
(Продолжение следует.)
comments powered by HyperComments