Севиль Хайсерова
Лидия ДЖЕРБИНОВА
Как лихорадка, нас трясла тревога,
Земля вздыхала горестно вослед.
Куда увозит дальняя дорога,
Никто не знал… Казалось — это бред.
Керим Отаров. Из цикла «Журавли вернутся»
Она уже много лет прикована к креслу, не может ходить из-за нестерпимой боли в ногах, виной тому непосильный труд в марийских лесах. Здесь волею жестокой судьбы в 1944 году, вместе с мамой Сальге, двумя тетями — сестрами отца Шефикой, Шание с маленьким сыном Ружди, оказалась десятилетняя Севиль Хайсерова. Проживающей до начала фашистской оккупации недалеко от морвокзала города Ялты шестилетней Севиль пришлось со своими родителями переехать в Ай-Василь к родителям отца. Здесь спасал от голода огород.
…8 ноября 1941 года советские органы управления и войска вынуждены были оставить Ялту. Приход гитлеровцев на территорию Крымского полуострова сопровождался террором, убийствами мирного населения, изъятием продуктов питания, одежды, всего необходимого. Фашисты расстреляли и замучили тысячи ялтинцев. Особая ярость у них была к партизанам. Ее они вымещали на местных жителях издевательствами и расстрелами. Все эти известия, дома шепотом обсуждавшиеся взрослыми, тихим эхом доходили до ушей маленькой Севиль, вселяя в ее сердце страх.
Победоносное наступление советских войск освободило Ялту 16 апреля 1944 года. Начались работы по восстановлению города. Мужчин и достигших совершеннолетия ребят незадолго до депортации отправили в Трудовую армию для работы на шахтах в Подмосковье и Туле. Еще несколько тысяч человек отправили на строительство Гурьевского нефтеперерабатывающего завода в Казахскую ССР и Рыбинского водохранилища. Севиль не понимала, в какую такую трудармию в Рыбинск призвали ее любимого папочку Рамазана. Почти через месяц после освобождения Ялты, а именно в ночь с 17 на 18 мая, в дом, где она жила, ощущая тепло и заботу родителей и бабушки с дедушкой, грубо ввалились солдаты, потребовали документы на всех членов семьи, переписали присутствующих, беря на заметку отсутствующих.
Севиль Хайсерова
Дали 15 минут на сборы. От растерянности и плача детей, мама бегала из угла в угол в поисках хоть каких-то продуктов, остальные были в оцепенении от происходящего. Вдруг один из военных, взмахнув пистолетом, якобы шутя, скомандовал издеваясь: «На выход!». Страх охватил всех. «Мы думали, что нас через три дня расстреляют, так как сказали взять питание на три дня, — вспоминает Севиль-тата. — Я схватила с вешалки мамину шубу, которая нас потом очень выручила в страшных марийских лесах, где на каждом шагу мерещились баба Яга и Кащей Бессмертный, заставляя детскую душу трепетать от ужаса и страха. Прихватила еще узелок. Мама смогла взять документы. Мы: мама, я, бабушка, две тети и трехлетний малыш, оказались на сборном пункте у кладбища. Мама с Шефикой-ала отпросились у офицера сходить домой за кое-какими вещами. Он отправил с ними трех солдат. Войдя в дом, удивились царившему там беспорядку. Все было перевернуто! Они взяли кое-что из одежды и немного муки. Еле успели к погрузке на отъезжающие грузовики».
На станции Сюрень всех затолкали в товарные вагоны для перевозки скота и повезли, сменяя неделю за неделей, туда, где бушует пурга и волк с медведем — хозяева тайги, а змеи и болота заставляли окунуться в страшные народные сказки и былины.
Семья Хайсеровых попала в Марийскую республику.
«Где-то через две недели нас высадили, – продолжает Севиль-тата, — вещи погрузили в грузовики, а обессиленных людей строем повели куда-то через город. По дороге слышали: «Предателей ведут». Эх, если бы они, хотя бы на секунду, представили, какие мы «предатели». Подошли к Волге. Вещи в куче. Полная неразбериха. Наконец погрузили на баржу с высоченными бортами, что даже берега не было видно. Плыли несколько дней, иногда и под сильнейшим дождем, а укрыться негде. Не надеясь на лучшее будущее, одна женщина выбросила за борт сына и выпрыгнула сама, но были спущены шлюпки и их подняли. У другой женщины во время одной из стоянок у берега забрали умершего грудного ребенка, она бежала за ним, но ей его не вернули, а передали на берег. Из баржи по пути высаживали по номерам вагонов.
Наш 29 вагон был распределен в поселок Козиково. И снова вещи погрузили на подводы, а люди, в основном старики, женщины и дети, под проливным дождем дошли до участка №4, где раньше жили заключенные. Людей распределили по баракам, где спали на полу рядами. Нас позже перевели на более худший участок №118. Мало того, что бараки были ужасно грязные, по сырым стенам ползали полчища клопов, все кишело вшами, муравьями и тараканами. А с комарами боролись сжигаемым внутри барака навозом, что тоже практически не помогало, только вони было больше. Отсутствие мыла и полная антисанитария привели к чесотке и сыпному тифу. Для больных выделили один барак-изолятор, но там не лечили из-за отсутствия медикаментов, а только брили наголо – вот и все лечение. Я и мама тоже не избежали такого «лечения» от тифа. Умерших хоронили в лесу, так как кладбища не было. Там похоронили и мою бабушку Алиме-хартана, умершую от гнойной раны на позвоночнике – лечили только промыванием теплой водой. Вскоре появилось большое кладбище, быстрыми темпами пополнявшееся нашими соотечественниками.
Еда состояла из 250 г мокрого черного хлеба в сутки, работающим на лесоповале — 500 г. А так называемый «суп» нужно было получать для семьи в столовой на прежнем участке, куда мы ходили по очереди с чайником соседки по бараку через глухой лес. Голодные дети окружали мусорку этой столовой и собирали картофельные очистки, которые потом клеили на буржуйку, и отпавшие считались пригодными для употребления. Таким же образом готовились лепешки из ячменной шелухи. Лето спасало лесными ягодами, поход за которыми, иногда тоже заканчивался плачевно. Люди блуждали по незнакомому лесу, кишевшему различными змеями, часто пропадали. Ночью из барака выходить боялись, голодные дикие звери подбирались к жилью, их следы замечали по утрам. Бараки отапливать было трудно, так как за дровами в лес ходить было страшно. Спали на полу (позже на нарах), укрывшись той шубой, которую я прихватила из дома в Крыму. Со временем заработала «татарская почта». Люди помогали друг другу в поисках родственников, разбросанных кто куда. Так к нам и пришло известие, что мамины родственники в Самарканде.
Получив в комендатуре разрешение, мы с мамой вдвоем (тетям, с которыми мы делили горе, не дали пропуск) отправились через лес, ориентируясь по телефонным проводам, в далекий Узбекистан. Идем по густому лесу по воде босые, ноги отекшие, окоченевшие. Шли, шли, а деревни, где можно было переночевать, все не было. Страшный вой волков подгонял нас, ночь приближалась. Вышли из леса, а ни в один дом переночевать не пустили. Побрели дальше и наткнулись на какой-то барак, постучали — никто не ответил. Вошли. По оставленным на столе деревянным счетам мы поняли, что совсем недавно здесь была контора. Утром снова в путь через темный лес с дикими животными, вода под ногами, голод, надвигающаяся пугающая ночь. Услышав песню возвращающейся с сенокоса молодежи, вдохновившую нас, мы буквально выползли на обессиленных ногах из леса навстречу к ним. Ребята показали тропинку к деревне. Но нас снова никто не пустил на ночлег. Всех пугал наш вид: лысые, грязные, измученные – кожа да кости, ходячие скелеты. Боялись заразиться, видимо. В одном доме сжалились, пустили переночевать в прихожей, где оставляют обувь.
Утром мы отправились в путь и через несколько дней пришли в какой-то красивый город с расписными деревянными домами. Набрели на пустое, похожее на больницу, здание и жили там какое-то время, пока не получили пропуск, хлебные карточки. Через неделю смогли приобрести билеты на пароход по Волге до Казани. Толпа буквально на руках внесла нас на палубу, и мы плыли несколько дней под открытым небом и дождем. Прибыли в древний город Казань. Однажды на кишевшем от воров вокзале, пока мама ежедневно в течение нескольких дней, выталкиваемая из очереди нахальными пассажирами, пыталась приобрести билеты в Самарканд, я уснула на земле у вокзала, а очнулась в одном домашнем тапочке — второго нет; правда позже нашли в луже, но, сколько было слез, ведь снова идти босиком!!! И только через детскую комнату, где нам помогла одна сердобольная женщина, мама смогла достать билет в детский вагон. Путь был с пересадками, каждый раз нужно было проходить в бане санобработку, получить справку — только так пускали в пассажирский поезд. Из-за длинных очередей в баню, мы опоздали на пассажирский поезд и пришлось ехать на товарном. Подсела группа молодежи, мама, видя как я обессилила от голода, отравилась в поисках какой-либо пищи, а поезд тронулся, я хотела спрыгнуть — ребята удержали. Мама бежала, спотыкалась, падала, потеряла еду и едва догнала вагон. Мы еще долго лежали на полу вагона, обливаясь слезами и вспоминая свой родной Крым.
Наконец-то мы добрались до Самарканда. Нашли проживающих недалеко от завода «Красный двигатель» папу, Мерьем-хартана и маминых сестер. Папа после трудармии и малярии был таким же скелетом, как и мы. У мамы и у меня очень болели ноги (память марийских лесов до сих пор жива). Бабушка готовила различные отвары и растирала наши ноги. Наступил учебный год. Меня приняли в первый класс школы с русским языком обучения. Доказать, что я в Крыму проучилась два класса, было невозможно из-за отсутствия документов. Мне уже исполнилось к тому времени одиннадцать. Училась отлично, а дразнили второгодницей. Учеников постоянно, с первого по десятый класс, привлекали к сбору хлопка. Нас, первоклашек, приводили в спортзал, и мы там чистили курак (высохшие и не распустившиеся хопковые коробочки), учительница вела урок. Жили мы в комнате, на чердаке которой царствовали змеи, а во дворе скорпионы. Электричества не было, пользовались коптилкой. Воду носили из колодца.
Рядом с нами жила семья маминой сестры Земине, муж которой, Велиулла Муртазаев, помогал соотечественникам с устройством на работу. Педагог по образованию, он накануне войны работал секретарем Бахчисарайского райкома партии, участвовал в обороне Севастополя. Старшим политруком служил в политуправлении Черноморского флота. При переходе из Севастополя в Новороссийск эсминец подвергся вражеской бомбардировке, он был ранен в ноги, лечился в госпитале. Инвалид II группы. В результате был отстранен от военной службы. 18 апреля 1944 года вернулся в Крым и приступил к своим обязанностям секретаря Бахчисарайского райкома партии. Но ни должность, ни сверкающий на гимнастерке лейтенанта орден Красной Звезды и ряд воинских медалей не помешали депортировать его как изменника Родины. Его дочь, Ленара Муртазаева, доктор медицинских наук, в настоящее время проживает в Краснодаре (там умер отец).
Севиль Хайсерова с мужем Рустемом Бекировым
Не посчастливилось жить в Крыму и маминой сестре Диляре Ирих. Она, будучи эвакуированной в Киргизию, работала там, в Джалал-Абадском обкоме партии, была отозвана в 1943 году в Крымский штаб партизанского движения. Награждена медалью «За боевые заслуги». С окончанием войны ее назначили секретарем Алуштинского райкома комсомола. Она тоже со всем народом была депортирована. А мамин брат Энвер пропал на фронте без вести. Мамин папа Осман умер в Крыму до освобождения Ялты, из-за того, что не хотел отдавать гитлеровцам единственного барана, которого он держал к возвращению детей с фронта. Они плеткой исхлестали ему руки, которые вскоре почернели, стали нарывать, что привело к смерти».
В Самарканде время шло своим чередом, Севиль исполнилось 16 лет. В спецкомендатуре выдали справку для получения паспорта с предупреждением, чтобы не покидала самовольно Самарканд и ежемесячно отмечалась в комендатуре – иначе может последовать суровое наказание. Вскоре из уральских лесов приехали сестры отца Шефика и Шание с ребенком. Замужняя Урие из Кызылташа оказалась в Бекабаде. Оттуда ее привез в Самарканд муж Рустем Ибрагимов – участник войны дошел до Берлина. На фронте был шофером – возил генерала и вернулся с соответствующими военными наградами, но был вынужден, как и все, ходить в комендатуру отмечаться.
Потихоньку семья Севиль-тата обустраивалась в Самарканде. Отец Ремзи, работавший раньше в бакалее гастронома Ялты, устроился завскладом горпищеторга. Мама Сальге — кассиром в столовой завода «Красный двигатель». С местными жителями у них, как и у всех переселенцев, сложились добрые отношения. В конце 1949 года семья переехала в маленький домик, который построили родители. В 1955 году Севиль поступила в Ташкентский пединститут. Стеснялась ежемесячного посещения комендатуры, которое продолжалось до 1956 года. На летних каникулах того года с дядей Велиуллой и его семьей поехала в Крым. В Ай-Василе их паспорта до отъезда оставались в паспортном столе. В родном доме фотоальбом семьи не сохранился — лица родных остались в смутной далекой памяти военных лет. Посетили памятные и знакомые с детства родные сердцу места. Вернулись в Самарканд и продолжали жить в изгнании. Через пять лет выпускница пединститута Севиль вернулась по распределению в Самарканд и работала в средней школе №10 учительницей французского языка до выхода на пенсию. Вскоре с Рустемом Бекировым, уроженцем Бахчисарая, создали семью. У них родились три сына.
Семья ее мужа попала в депортацию на станцию Зиядин. Бабушка по матери и его многие родственники умерли от голода, болезней и непреодолимых трудностей. Отец Рустема-ага – Эшреф-оджа и мама Айше Бадраклы до войны жили в Бахчисарае. Отец был известным трубачом, работал в музыкальной школе. Свою деятельность продолжил и в Самарканде. Они с женой вырастили, воспитали и дали образование детям: Рустем, будучи инженером-строителем, работал начальником ПТО (Производственно-технический отдел) в Главзаготжилпроме г. Самарканда. Энвер стал экономистом, а Гульнара фармацевтом. Невозможно не упомянуть имя мужа Шефики тизе (сестры мамы Рустема Айше Бадраклы). Раиф Абибуллаев во время войны был командиром эскадрильи, совершил более ста боевых вылетов. Он участвовал в сражениях под Сталинградом, на Орловско-Курской дуге и Кавказском фронте. В 1945 году его эскадрилья вела бои за Кёнигсберг. Его самолет получил повреждения, но он не воспользовался парашютом, а смог удачно совершить посадку. За свои ратные дела лейтенант Абибуллаев был удостоен ордена Красной Звезды и семи медалей. Оказавшись после войны в Самарканде, работал завгаром Облисполкома.
Прошли десятилетия. Народ в борьбе прокладывал дорогу домой. Стала собираться и героиня нашего рассказа. Продали родительский дом. Но внезапно возникшая в девяностые годы гиперинфляция в СССР легла тяжелым бременем и на семью Бекировых – вырученные от продажи дома деньги улетучились в банке. Не успев оправиться от случившегося, пришлось пережить и наводнение, разрушившее более половины собственного дома. 26 апреля 1995 года сильный ливень переполнил широкий арык, протекающий через двор, вода поднялась на 1,5 метра. Под шум трескающихся и сползающих в подвал саманных стен и потолка удалось спасти документы, а все остальное уплыло на глазах. Помощь Горисполкома и Госстраха была такой несущественной, что могла покрыть расходы только на восстановление одной стены. Продав за бесценок оставшуюся часть дома (к тому времени и младший сын окончил учебу в техникуме), уехали на Родину, где с 1990 года уже два сына, получив участок, строили дом. Рустем-ага присоединился к возведению дома на Родине. Но недолго пришлось радоваться. Уже много лет его нет с семьей. В сердцах близких живет память о нем.
Сегодня Севиль-апте должна бы радоваться жизни на Родине, благополучию троих сыновей, восьми внуков и правнуков. Но постоянное пребывание в инвалидной коляске уже второй десяток лет заставляет сожалеть о том, что она не может хотя бы одним глазком взглянуть на родную Ялту и милое ласковое Черное море. А сидячий образ жизни – долговечная память марийских лесов.
comments powered by HyperComments