Р. Эминов «Последняя осень» (памяти отца — художника К. Эминова), в фондах Музея современного искусства в Ташкенте
К 45-летию со дня трагической гибели художника Кязима Эминова
Рустем ЭМИНОВ
С улыбкой грустной на лице
Я вспоминаю об отце,
Его тернистую дорогу.
И сам стараюсь понемногу
Заветам следовать отца
И не терять нигде лица.
Девяносто три — именно столько тебе могло бы исполниться 24 мая этого года. Из них шестнадцать ты прожил на Родине — в Крыму, тридцать два года (не по своей воле) — на чужбине, и уже сорок пять лет ты живешь в моей памяти. Местом, где ты обрел свой Вечный Покой, стало мусульманское кладбище «Минор», расположенное почти в центре Ташкента и имеющее более чем двухсотлетнюю историю. На этом же кладбище рядом с тобой покоится моя мама. Чуть подальше — могила моей супруги и могилка твоей первой внучки Лили, моего первого ребенка, прожившего всего два месяца. Мысленно обхожу вас всех и подношу каждому по букету крымских цветов.
В 1967 году вы с братом Ниязи и со своими супругами в первый раз после 1944 года были на Родине — в Крыму. Мне помнятся твои эмоциональные рассказы об этой поездке и глаза. Радость в них часто сменялась выражением какой-то печали и тоски. Радость они излучали, когда ты рассказывал о том, как найдя на склонах Демерджи чаир своего дедушки Амета с одичавшим виноградником, вам удалось полакомиться виноградом, случайно попавшимся на одном из кустов. Такую же радость в твоих глазах я видел, когда слушал твои рассказы о том, как тепло и радушно вас встретили бывшие соседи – алуштинцы, простые русские люди, помнившие твое детство и с наслаждением говорившие с вами на родном крымскотатарском языке. Но с какой же тоской в глазах ты рассказал о том, как тебя не пустили на порог дома, где ты родился. Я думаю, что это короткое свидание с Родиной после долгих лет тоски и разлуки было первой искоркой, из которой позже возгорелось пламя безудержного желания приехать в Крым и выразить кистью и красками огромную любовь к своему Волшебному Отчему Краю.
Осуществить свою мечту ты сумел в 1970 году, когда приехал на два месяца в Дом творчества имени К.Коровина в Гурзуфе. За эти два месяца ты создал около ста великолепных этюдов, в которых с поразительным мастерством изобразил не только красоту своей Жемчужной Родины, но и боль души от вынужденной разлуки с ней. Помню удивление и плохо скрываемую зависть на лицах твоих коллег, когда на отчетной живописной секции ты выставил все работы, выполненные в Гурзуфе. Они не могли осознать, как за такой короткий срок можно столько успеть. И как им объяснить, что ты, как птица, десятилетиями удерживаемая в клетке, вдруг вырвался на столь желанную свободу и, широко расправив крылья, воспарил в голубом просторе своей Сказочно Прекрасной Родины? Ты находился у себя дома, где, как известно, и стены помогают. Около одной трети этих работ закупил Государственный Музей Искусств УзССР. Часть вошла в собрание живописи Музея литературы имени Алишера Навои. Что-то ты сам подарил родственникам, и несколько работ, которые зрители могли видеть на твоих персональных выставках в Крыму, хранятся у меня.
Сваты Сеитмемет Таиров и Кязим Эминов
У меня хранится и небольшого размера портрет, написанный тобой более шестидесяти лет назад, на котором ты изобразил меня в пятилетнем возрасте. Он относится ко времени, когда ты упорно работал над своей картиной «Перегон стада» и, видимо, чтобы отдохнуть от нее, вечерами при свете тусклой электрической лампочки создавал мой образ. Таких вечеров было пять или шесть. Помню, позировать мне не хотелось. Оно и понятно. Для такого непоседы, каким я был в детстве, немыслимо было и минуты посидеть спокойно, а тут, без движения по нескольку часов… Жуть! Я капризничал, вертелся, что очень раздражало тебя. Но, после того, как мои уши запылали от знакомства с твоими железными пальцами, я смирился со своей печальной участью, мудро рассудив, что уши мне еще будут нужны. Когда портрет был почти закончен, ты не убрал его как обычно, а, оставив на мольберте, отлучился по каким-то делам. Я был дома один и решил «слегка подправить свой образ». Пальцами по непросохшей масляной краске я начал увлеченно «исправлять твои ошибки». Мое желание довести свой портрет до уровня «шедевра», к счастью, было остановлено, когда мама увидела, во что я превратил твою работу. Мы оба знали твой крутой нрав и стали готовиться к худшему. Вскоре ты вернулся. Увидев расстроенную маму, свою «исправленную» работу и меня в слезах, перепачканного краской, ты все понял и неожиданно улыбнувшись, сказал: «Ничего — видимо, будет художником!»
Ты был строгим, но справедливым отцом, и сейчас я с благодарностью вспоминаю твои слова: «Люби мою строгость — она тебе друг…» Именно твоя справедливая строгость удержала меня на плаву в годы моей беспокойной юности, во времена, когда молодыми людьми больше движут чувства, которые в этом возрасте обычно преобладают над разумом.
Твоим последним днем пребывания на Земле стал день третьего мая тысяча девятьсот семьдесят шестого года. Когда разъехались все, кто провожал тебя в последний путь, я сидел поздним вечером на большой скамейке перед нашим домом. Эту скамейку мы устанавливали вместе с тобой. Примечательно то, что она никогда не пустовала. Днем она была в распоряжении детей, а вечерами здесь собирались соседи и вели, сидя на ней, свои бесконечные разговоры. Сейчас я сидел на ней один и, погруженный в свои горестные мысли, не заметил, как рядом остановилась «Волга». Из такси вышел водитель и сел рядом со мной. Узнав о том, что у нас произошло, он прочитал молитву, и на мой вопрос, знаком ли он был с тобой, ответил, что знал тебя не более получаса. Оказалось, что один раз он подвозил тебя из города и, как-то сразу почувствовав доброжелательность и тепло, исходившие от тебя, поделился с тобой своей бедой. Тогда его семейная жизнь была на грани распада, и он не знал как быть. Выслушав его, ты подсказал, как ему следует поступить, что он и сделал. В результате семья была сохранена. Этот пример красноречиво свидетельствует о твоем обаянии, необъяснимой способности притягивать к себе людей и, оказывая им посильную помощь, никогда об этом не рассказывать…
На третий год после твоей трагической гибели нашей семьей был установлен надмогильный памятник. Он представлял собой фигуру из бронзы, размером в полторы натуры, на внушительном постаменте. Высота всего памятника была чуть больше трех метров. Автором всего комплекса был Леонид Григорьевич Рябцев. Этот памятник благополучно простоял более тридцати лет. Он стоял бы и до сего дня, но какие-то нелюди, вандалы, соблазнившись цветным металлом – бронзой, похитили твою полуфигуру. Стараниями твоего внука Эльдара и художника – педагога Яниса Панаётовича Салпинкиди — полуфигура была восстановлена и установлена на прежнем месте. Но теперь она выполнена из бетона и, конечно, не производит прежнего впечатления. Вот такие события произошли без тебя…
Сейчас я мысленно опять на кладбище «Минор». Вспоминаю всех близких и родных, покоящихся здесь. Прохожу от одного к другому и читаю поминальные молитвы. А по радио звучит твоя любимая песня «Адалар сахилинде».
Прожив неполные сорок восемь лет, ты успел очень многое. В музеях Узбекистана твои холсты по праву занимают почетные места. И сколько еще мог бы создать ты, если бы не эта нелепая трагическая смерть…
comments powered by HyperComments