Впервые я увидел Айше-апте на митинге в Ташкенте. Крымские татары собрались продемонстрировать свое единство в стремлении вернуться на отнятую родину. Ораторы призывали активизировать борьбу и возвращаться в Крым. Когда предоставили слово Айше Сеитмуратовой, присутствующие, затаив дыхание, слушали ее выступление, ведь речь держала личность, успевшая уже стать символом сопротивления.
Прошедшие с того времени годы оказались наполненными бурными событиями, каждому было отведено место и роль. Лет 15 назад мое общение с Айше-апте становилось все теснее и теснее, постепенно мы стали друзьями-соратниками на культурно-просветительском поприще, а теперь я считаю своим долгом постоянно навещать ее и содействовать в решении возникающих проблем.
11 февраля Айше Сеитмуратовой исполняется 87 лет. Хочется пожелать ей дальнейшей активной деятельности. При встречах темы наших бесед разнообразны, и сегодня вниманию наших читателей хочу представить ее воспоминания о детстве, первых годах ссылки.
— Согласно типам крымских татар, вас без сомнения можно отнести к представителям крымской степи. Ошибиться практически невозможно.
— Мои далекие-далекие предки обосновались на Керченском полуострове. Род отца происходил из деревни Аджи-Эли, расположенной в нескольких километрах от Азовского побережья. Мамино село – Экитав-Кочеген. Но их семья эмигрировала в Турцию, а затем вернулась обратно, поселившись в соседнем селе Сараймин, расположенном на юго-востоке полуострова.
Отец – Сеитмурат Бурсеитов, имел приличное хозяйство, содержал крупный и мелкий рогатый скот. Природный ландшафт диктовал условия хозяйствования, люди веками занимались скотоводством, производя продукты для жизни.
Мама – Найме, дочь Джемиля Сеитшах-оглу. Как часто раньше было принято, родителей сосватали родственники, и Найме, выйдя замуж, вошла в дом мужа. У них родилось семеро детей: Аджимурат, Аедин, Неджип, Муедин, Айше, Недим и Фатма. Младшая увидела свет в феврале 1942 года, когда отец уже был на фронте.
Мама получила образование в школе, знала арабицу и латиницу, свободно читала Коран, но учебу дальше не продолжила.
Как я уже говорила, у отца было обширное хозяйство, но когда началась коллективизация, дед на семейном совете сказал сыновьям: сдайте всю скотину в колхоз и живите спокойно. Так и поступили. Благодаря этому никого не раскулачили. Вся семья вступила в колхоз, отец работал на различных работах, а мама на изготовлении брынзы. Положительную роль сыграла и многодетность.
Своих дедушек и бабушку по линии матери я не помню, или даже не знаю, они умерли рано. Мама отца жила с нами. Она умерла во время войны, в памяти запечатлелось, как она сидела возле печки и грелась, постоянно мерзла.
Дом наш был небольшой, но пятикомнатный, ведь семья была многодетной.
У всех детей в доме с раннего детства были определенные обязанности. Я пасла гусей, подносила бабушке таз, кувшин с водой для мытья рук и лица. Старшие помогали пасти скот, сажать огород. Нас, детей, возили купаться на море в соседнюю деревню Аджи-Бай. Дома разговаривали исключительно на родном языке, других совершенно не знали.
— Это страшное слово война. Как она отразилась на вашей семье?
— Отца сразу призвали на фронт. Помню, что во время прощания он посадил меня на колено и ласково гладил по голове. К сожалению, образ отца в моей памяти не сохранился, воспроизвожу только по фотографии. По рассказам родственников, внешностью я очень на него похожа.
Наше детство было несчастным, наполненным страхом. В село заходили румынские солдаты, требовали кур, гусей, яйца. Население очень опасалось бомбежек
Когда летели самолеты, особенно ночью, был слышен гул, и мы определяли, груженные бомбами или нет. Мама командовала всем под стол, под кровать, чтобы уберечься от осколков стекла. В теплое время года бежали в находившиеся рядом с селом пещеры, там прятались.
Семья перебивалась как могла, и опять-таки выжили благодаря корове, личному подсобному хозяйству.
Связь с отцом оборвалась, никакой информации не получали. После бегства гитлеровцев, с частями советских войск вернулся и наш сосед Федор Макляк. Мама поинтересовалась: «Где Сеитмурат, вы же вместе уходили?». Дядя Федор ответил, что их после разъединили, и о судьбе Сеитмурата он ничего не ведает. Маме показалось, что он что-то скрывает и не хочет ее расстраивать. Много лет мы еще обращались в различные инстанции, но никаких следов. Мама смирилась, сказав, что если бы остался жив, то давно бы нас нашел.
После прихода советских войск, жители близлежащих деревень организовали праздник Хыдырлез. Пошли и мы, дети. Мама испекла и дала мне с собой калакай (сливочный каравай). Молодежь веселилась. Девушки, практически каждая принеся с собой калакай, пускали его с пригорка, наблюдая, на какую сторону он упадет — к урожаю или нет. Парни старались его подобрать — это означало, что можно было начинать более тесное знакомство с девушкой, а затем посылать сватов. Меня кто-то позвал, я встала с корточек, калакай выпал и покатился, я в слезы. Вот такая картина запала в память.
— 18 мая 1944 года пришла новая беда, изменившая весь уклад жизни.
— Кровоточащая рана всей моей жизни. Рано утром раздался стук в дверь, мама вся в слезах, даже одеть нас толком не смогла, ведь семеро детей. Повели в центр села. Хорошо, сосед у нас был настоящий.
Федор Макляк был ровесником моих родителей. У наших домов была общая стена, а двор разделял метровый забор. Я легко через него перелазила. В их семье было 6-7 детей, которые свободно говорили на крымскотатарском языке.
Увидев, что творится 18 мая, дядя Федор несколько раз сбегал к нам домой, принося различные вещи. Принес даже корытце, сказав, что оно пригодится, ведь детей необходимо обстирывать и купать. Потом всех погрузили на подводы и повезли на железнодорожную станцию.
Товарный вагон был забит нашими родственниками. Нас, детей, посадили на нары второго этажа, старались оградить от всего негатива.
Привезли на станцию Зирабулак Самаркандской области. Оттуда доставили на грузовиках в населенный пункт Хатырчи, далее повезли в какой-то кишлак, в сторону рудника Лянгар. Но не довезли, выгрузили где-то в стороне, возле фермы, где содержали ослов. Люди там не проживали. Вот такое жилище было нам определено. Старшие все вычистили, убрали навоз, посыпали песком. Стали размещаться. Окон в помещении не было, только дверной проем.
Но не тут-то было, мужчин, в том числе и моих взрослых братьев, забрали и отвезли на рудник. Нас оставили на выживание. Собирали урюк, тутовник, этим и питались.
Спустя время мужчины начали возмущаться, что мы работаем, а наши женщины, старики, дети голодают в стороне от населенного пункта. Тогда руководство, организовав грузовик, забрало нас и, привезя на рудник, разместило в пещерах. Прошло еще время, в поселке Лянгар стали выделять места в бараках, где раньше проживали военнопленные. Условия значительно улучшились. Квартира в бараке состояла из кухни и комнаты, мы заняли две квартиры. Трое братьев работали, четвертый ходил в пятый класс, русский не знал, проучился 1 год, бросил, пошел работать. Наступил момент, и я переступила порог школы. Год нас обучали русскому языку и только потом зачислили в первый класс. Я старалась как могла. Взаимоотношения между детьми различных национальностей были самыми теплыми.
Мама работала охранником в детском саду. Выживали всей семьей сообща, но не голодали, хотя питание было ограниченным. Собирали съедобные травы, варили их, сыпали муку, делали болтушку.
Местность там была горная, поэтому мама мучилась с давлением, врачи рекомендовали сменить климат. Предоставили медицинское заключение коменданту. К тому времени я уже окончила 7 классов. Нас и еще несколько таких семей перевезли ближе к Самарканду, 8 класс я заканчивала в поселке Чархин.
В тот период шло строительство Самаркандского суперфосфатного завода, и братья устроились туда на работу. Получили две квартиры в бараках поселка Суперфосфатный, и вся семья вновь оказалась на новом месте жительства. Началось обустройство, я же шла к своей мечте через знания, которые привели меня на путь борьбы за права народа, за возвращение отнятой родины.
— После десятилетий расставания, когда вновь побывали на своей малой родине?
— Приехала в Крым в 1961 году. Непременно захотелось посетить свое родное село. Сойдя с транспорта, решила километра три преодолеть пешком. По дороге бабулька продает семечки. Я подошла, поинтересовалась ценой. А она пристально смотрит на меня и говорит: «Ты из рода Бурсеитовых?». Я обомлела, интересуюсь: «Откуда знаете?». А она: «Я всю жизнь здесь прожила, многих знала и была свидетелем выселения. Как зовут твоего отца?» Отвечаю: «Сеитмурат». — «А, сосед Макляка, знаю».
Когда ровесник моих братьев Василий Макляк увидел меня, сразу выпалил: «Кичкене къызчыкъ эдинъ, балабан болгъансынъ» (маленькой девочкой была, теперь такая взрослая). Предложил общаться на крымскотатарском, ибо так соскучился по речи.
В детстве наш двор казался огромным, но теперь нет.
Я зашла к себе домой, под ногами ходили кошки, лежала собака, в нем проживали переселенцы из Курской области…