В. КРЫМОВ
Это тот, которого разбудили декабристы. Он, в свою очередь, растолкал революционных демократов, а те — Ленина.
Сын богатого помещика, представитель высшей аристократии империи, Герцен остро чувствовал несправедливость мира вообще, и российской действительности в частности. В отрочестве тяжело пережил казнь декабристов: «Мальчиком 14 лет я клялся отомстить за казненных и обрекал себя на борьбу с этим троном, с этим алтарем, с этими пушками». Впрочем, если судить по самому известному труду Герцена, автобиографии «Былое и думы», главным злом считал он не столько царизм в принципе, сколько Николая Первого. Николай в годы своего правления не давал спуску никому, в том числе и нашему герою, дважды по весьма надуманным обвинениям побывавшему в ссылке: Вятке (1834-1838) и Новгороде (1841-1842), причем в первый раз после 9-месячного заключения. В ссылке Герцена не очень притесняли. Жил вольно, служил даже небольшим начальником. В Новгороде ведал в том числе такими же поднадзорными, как и он, и ежемесячно докладывал «наверх» о поведении самого себя.
В 1842 году, получив, наконец, разрешение находиться в Москве, Герцен повел жизнь русского барина. Обеды в узком, дружеском кругу, интеллектуальные беседы, философские споры, литературные опыты, все, конечно, с налетом диссидентства. Интересно, что служил (работал — по-нашему) Герцен только в ссылках, а как освободился, тут же вышел в отставку. Истинно, чем больше у человека досуга, тем опаснее он для общества.
В 1847 году Герцен получил от ненавистного императора разрешение на выезд за границу, «на воды» и более в Россию не вернулся. Скитался с семьей по Европе, сошелся с европейскими радикалами, в частности, Гарибальди, переживал поражение революций 1848 года, в конце концов обосновался в Лондоне, где в «Вольной русской типографии» организовал выпуск альманаха «Полярная звезда» и еженедельника «Колокол». «Полярная звезда» печатала запрещенные в России статьи, стихотворения, мемуары декабристов, исторические исследования, в общем, все то, что и перестроечный «Огонек» Коротича, расшатывая Советский Союз.
«Колокол» занимался тем же, но был более актуален, приближен к действительноcти, его читали даже в Зимнем дворце. Тираж «Колокола» в 3000-4000 был, конечно, для огромной России мизерным, но чтобы «разбудить» революционеров, вполне достаточным. Правда, «революционность» Герцена была относительной. Он более указывал на пороки общества, чем на пути их преодоления. И уж точно не призывал «рушить до основания мир насилья». «Учиться.. у него можно… не революционерам каких бы то ни было партий, а только тем людям, которые умеют ценить независимость мысли и сами способны к ней», — писалось в статье к столетию со дня рождения Герцена.
Сам же Герцен был вполне земным человеком, грешным и непоследовательным. Женился вопреки воле отца на двоюродной сестре Н. Захарьиной, обвенчался тайно. Несмотря на критическое отношение к Европе, убеждение в ее пошлости, гнилости, мещанстве, продолжал искать в ней убежища и комфорта, существовал в эмиграции на доходы от своих поместий, неплохо себя чувствовал в Лондоне аккурат во время Крымской войны, поддержал польское восстание 1863 года (от чего в России резко упала популярность «Колокола»), сожительствовал с Натальей Алексеевной Тучковой — женой ближайшего друга — Огарева.
Семейные дела Герцена вообще были трагичны. В 1848 году в Париже жена его влюбилась в немецкого поэта Г. Гервега, и Герцену стоило огромных трудов спасти семью. Пятеро детей его умерли в младенчестве. 16 ноября 1851 года в кораблекрушении погибли мать писателя и его младший сын. 2 мая 1852 после очередных родов скончалась Наталья Александровна. Связь с Тучковой тоже принесла ему одни переживания, ведь он видел, как мучается друг, с какой неприязнью относятся к Тучковой его дети.
Умер Герцен в возрасте 58 лет от воспаления легких. Авторитет его у революционеров к тому времени упал. Либералы считали его слишком нетерпимым, экстремисты — старомодным.
Мысли
«Всякий начальник у нас считает высшей обязанностью представить какой-нибудь проект, изменение, обыкновенно к худшему, но иногда просто безразличное. Министр юстиции подавал проект о необходимых изменениях мундиров гражданских чиновников. Проект этот начинался торжественно: «Обратив в особенности внимание на недостаток единства в шитье и покрое некоторых мундиров гражданского ведомства и взяв в основание» и т. д.».
* * *
«У нас правительство имеет большие притязания на литературу, и в то время как в Англии, например, совсем нет казенных журналов, у нас каждое министерство издает свой, академия и университеты — свои. Все это издается на казенный счет».
* * *
«Толпа чужих на брачном пире мне всегда казалась чем-то грубым, неприличным, почти циническим; к чему это преждевременное снятие покрывала с любви, это посвящение людей посторонних, хладнокровных — в семейную тайну. Как должны оскорблять бедную девушку, выставленную всенародно в качестве невесты, все эти битые приветствия, тертые пошлости, тупые намеки… ни одно деликатное чувство не пощажено».
* * *
«Иметь влияние на симпатический круг гораздо легче, чем иметь влияние на одну женщину. Проповедовать с амвона, увлекать с трибуны, учить с кафедры гораздо легче, чем воспитывать одного ребенка».
* * *
«Талант воспитания, талант терпеливой любви реже встречается, чем все другие. Уж не оттого ли люди истязают детей, а иногда и больших, что их так трудно воспитывать, а сечь так легко?»
* * *
«Люди отрешаются от своего наследственного склада очень трудно. Как только мы касаемся вопросов жизненных, где человек не только наблюдатель, но и участник, там мы находим предел, который очень трудно перейти с прежней кровью и прежним мозгом, не исключив из них следы колыбельных песен, родных полей и гор, обычаев и всего окружавшего строя».
* * *
«Для хороших натур богатое воспитание очень хорошо. Довольство дает волю и ширь всякому развитию, не стягивает молодой ум преждевременной заботой, боязнью перед будущим, оставляет полную волю заниматься теми предметами, к которым влечет».
* * *
«Моды нигде не соблюдаются с таким уважением, как в Петербурге.
В Европе люди одеваются, а мы рядимся и поэтому боимся, если рукав широк или воротник узок. В Париже только боятся быть одетым без вкуса, в Лондоне боятся только простуды, в Италии всякий одевается, как хочет. Если б показать эти батальоны одинаковых сюртуков, плотно застегнутых, щеголей на Невском проспекте, англичанин принял бы их за отряд полисменов».
comments powered by HyperComments