Экрем ГАФАРОВ
Кто из мальчишек в 1960-е годы не мечтал завести голубей? Поверьте, что увлечение голубями – это не просто хобби, это образ жизни. Обзавестись голубями было заветной мечтой моего детства! Помню, в те годы рядом с нами жил дядя Сервер — старый голубятник. У него была лучшая голубятня и самые породистые голуби в нашем поселке. Он был профессором в голубином деле. Завидя в небе чужих голубей, он не спеша выпускал небольшую группу перехвата. Стайка его голубей взмывает в небо и смыкается с «чужаками» и, нарезая круги, увлекает их в свою голубятню. Согласитесь, что это честный поединок! Если же у «чужаков» было численное преимущество и они уводили его голубей, он запускал в небо своих «варягов», самочки которых высиживали потомство в своих гнездах. «Варяги» мастерски завершали дело, уверенно приводили чужаков в свою голубятню. Это ли не захватывающее зрелище?!
Я страстно мечтал завести своих голубей и не раз просил у отца разрешения. Он же, отговариваясь тем, что они будут отвлекать меня от учебы, был против этой затеи. А истинную причину его отказа я узнал много лет спустя. Она была связана с трагической судьбой его младшего брата Абдувели, который, как, оказалось, был страстным голубятником.
Когда в 1941 году началась война, ему только-только исполнилось 15 лет. Война все ближе подбиралась к их селу, и в ноябре наши войска оставили полуостров. В Крым вошли немецкие и румынские войска со своим «новым порядком». Жителей обложили многочисленными налогами, запретили свободное передвижение по Крыму, держать голубей. За укрывательство коммунистов, евреев и красноармейцев, сокрытие оружия – смертная казнь. Абдувели не находил себе места, не зная, как спасти своих голубей от неминуемой гибели. Он не мог, как раньше, выпускать их в небо, и вот уже две недели они чахли в голубятне. Однажды на рассвете он все же отважился и выпустил их полетать, хотя очень беспокоился, что кто-то из односельчан донесет в полицию. Голуби, сделав несколько кругов, благополучно вернулись в голубятню, но рано утром во двор нагрянули три вооруженных полицая. У главного за плечами висел немецкий автомат. Рядом с ним стояли его подручные, вооруженные карабинами.
— Ну, что, щенок, доигрался? – рявкнул старший и указал на чердак (оттуда доносились звуки воркующих голубей), — а, ну-ка, хлопцы! — полицаи быстро приставили лестницу и полезли в голубятню. Через некоторое время оттуда послышался шум мечущихся в голубятне птиц. Прошло какое-то время, и в проеме двери чердака показался довольный служака, в руках он держал окровавленный мешок, заполненный тушками обезглавленных голубей, еще трепещущихся в последних судорогах:
— Все в порядке! Абгемахт!* – он, весело, не выпуская мешка, спрыгнул на землю, за ним спускался довольный другой полицай, вытирающий окровавленные руки о штаны, за пазухой, испачканной кровью, тоже что-то шевелилось. Старший повернулся к Абдувели и с силой ударил его кулаком по лицу, но тот удержался на ногах и, вытирая кровь, обильно хлынувшую из носа, дерзко смотрел полицаю в глаза.
— Запомни, змееныш! Повторится – лично пристрелю! – прошипел он и направился в сторону калитки. Было слышно, как он говорил подчиненному, указывая на мешок: «Пусть жинка пожарит, вечером отметим твое назначение!»
Когда полицаи ушли, Абдувели взлетел по лестнице в голубятню. Через мгновение оттуда послышались его горькие рыдания:
— Мама, они их убили! — всхлипывая, говорил он, — всех до одного!
Он громко и безутешно рыдал, вдруг на мгновение его плач стих. Мать, братья и сестры, стоящие внизу, не на шутку испугались за него. Но тут в проеме показался Абдувели, он что-то бережно держал в ладонях. Когда он спустился, все увидели у него в руках двух совсем маленьких, еще не оперившихся птенцов. Они были крошечные, в желтом пуху. От роду им было три-четыре дня. Видимо, самку, согревавшую их своим теплом, сорвали с гнезда, а на птенцов не обратили внимания. Старшая сестра Зейнеб, смотря на птенцов, грустно сказала, что они не выживут. Услышав это, Абдувели решительно ответил ей, что он не даст им умереть и убежал в дом. Там он нашел небольшую коробку, застелил дно каким-то тряпьем и поместил туда голубят. Теперь он каждый день смачивал во рту хлеб, картошку и, приблизив птенцов к своему рту, кормил, как настоящая мама, сначала одного, затем второго. Все свободное время он отдавал своим питомцам. Его старания не прошли даром, птенцы очень быстро подросли и оперились, а через месяц они сформировались в парочку белоснежных голубей. Они уже самостоятельно летали в комнате, и вскоре здесь им стало тесно, да и соседи невзначай могли увидеть, поэтому он переселил их на чердак.
«Здесь двух голубей никто не услышит,— думал он, — да и война, может, скоро закончится». Но вечно держать этих птиц в неволе было невозможно. Однажды Абдувели отважился выпустить их. Он это проделал на рассвете. В том, что они вернутся, он даже не сомневался, и был прав — голуби, совершив несколько кругов над селом, вернулись в родную голубятню.
Жизнь вроде бы налаживалась. Но он ошибался. Утром, покормив своих любимцев, он собирался спуститься вниз, как вдруг услышал неистовый лай пса, который, гремя цепью, кидался на незваных гостей. Раздался глухой выстрел, пес, взвизгнув, замолчал. Тут Абдувели, схватив голубков, ринулся к выходу, но внизу его уже ждали. Абдувели подбросил голубей вверх и пронзительно свистнул, голуби круто взмыли вверх. Он крикнул полицаям:
— Ловите, ловите, если сможете! – и, размахивая шестом, свистнул еще раз.
Полицаи открыли по голубям беспорядочную стрельбу из своих винтовок. Главарь, матеря своих помощников, схватил и сдернул подростка вниз. Подросток сильно ушибся при падении, но полицай, не дав ему опомниться, ударил прикладом по голове. Абдувели растянулся на земле, из ушей бежала кровь. Мать, проклиная незваных гостей, бросилась к сыну, но он был без сознания.
Полицаи ушли, Абдувели занесли в дом, промыли рану, уложили на кровать. Три дня и три ночи он не приходил в себя, лишь иногда стонал. Ему смачивали рот влажной тряпкой… Лишь на рассвете он приоткрыл глаза и чуть слышно прошептал:
— Голуби, мои голуби… Не отдавайте…
Он умер, не приходя в сознание, лицо его было умиротворенным, как у человека, сделавшего доброе дело. На следующий день состоялось дженазе, его хоронили старики и подростки, мужчин не было, они были на войне.
Когда траурная процессия приближалась к кладбищу, все увидели в небе двух белых голубей, которые пикировали на носилки, где покоился Абдувели. Они, не боясь сопровождавших людей, опускались так низко, что было видно, как они прикасаются крыльями к коврику, которым был накрыт покойник, затем взмывают вверх и снова опускаются к носилкам. Так продолжалось до тех пор, пока тело не опустили в могилу. Для людей это казалось каким-то невиданным чудом. Все понимали, что это голуби Абдувели и что они прощаются со своим кормильцем. Голуби еще долго кружили над свежим холмиком, затем исчезли в синеве бескрайнего неба, и больше их никто не видел.
Я теперь понимаю отца — голуби всю жизнь напоминали ему об этой трагедии.
* Abgemaht — все кончено (нем.).
comments powered by HyperComments