Валерий ВОЗГРИН, доктор исторических наук
Берега Черного моря на протяжении тысячелетий являли собой границу между Европой и Азией. Здесь греческие горожане встречались со скифскими кочевниками, здесь проходила и граница между «варварством» и «цивилизацией». Оттого на морских побережьях и прилегающем к ним пространном хинтерланде не могла не сложиться уникальная смесь народов и племен.
Моря вообще сильно влияли на особенности складывавшегося природного ландшафта – и городского также, на хозяйственное развитие близлежащих селений, обеспечивали множеством способов и средств выживание человека или, напротив, крайне усложняли его жизнь. Наверное, именно поэтому моря издавна служили объектом настоящего религиозного обожествления, моделями для выработки жизненных принципов целых народов, смягчающей гранью между различными культурами и опорой в построении этнической и политической идентичности.
Все сказанное в полной мере относится и к Черному морю, которое эллины хоть и называли «Гостеприимным», но относились к нему несколько свысока, как к какому-то заливу их родного и привычного Средиземноморья. Исправление этой старинной несправедливости, утверждение собственных, неповторимых достоинств Понта Эвксинского можно отнести к положительным качествам книги Нила Ашерсона1, по оценке одного из ее первых рецензентов в Германии, «самого оригинального, талантливого и изящного из произведений о Черном море, известных в мировой историографии последнего столетия»2.
Предпочтение, которое историк отдал далекому от родной Шотландии черноморскому миру, неслучайно. Он был не чужд морской романтики – его отец некогда являлся офицером королевского флота, и сам автор отслужил изрядный срок в морской пехоте. Но гораздо больше времени провел молодой Нил Ашерсон в аудиториях славного Итона, где его наставлял в истории всемирно известный Эрик Хобсбаум. Правда, мэтр позднее признавался: «Ашерсон был, возможно, самым блестящим студентом из всех, кому я когда-либо преподавал. Но на самом деле учил я его не слишком много. Я просто пускал его в свободное плаванье». А интересом именно к Черному морю Нил был обязан отцу, участнику эвакуации английскими кораблями деникинцев из Новороссийска, много рассказывавшего мальчику о далеких южных гаванях.
Предпочтя науке нелегкий хлеб журналиста, выпускник Итона и Кембриджа вскоре стал известен в газетном мире как крупный специалист по России. А развал СССР и драматические события на юге бывшей империи побудили его взяться за масштабное сочинение, предметом которого должны были стать «по меньшей мере, 160 миллионов человек, живущих сейчас в бассейне Черного моря, то есть в области, орошаемой реками, которые в него впадают» (с. 414). Для выполнения поставленной задачи Н. Ашерсон предпочел жанр историко-культурологической эссеистики, позволяющий легко и непринужденно объяснять настоящее – прошлым, причем в форме, привлекательной для широчайшего круга читателей. Таким образом, книга не стала исторической штудией в обычном смысле слова, но наполовину дневником путешественника – удавшейся смесью беллетристики и историописания.
Это демонстрирует манера изложения, избранная Н. Ашерсоном. Подобно маятнику, он постоянно раскачивается между прошлым и настоящим, разворачивает Большую историю вокруг множества незаметных, частных судеб черноморцев, которые, по словам английского рецензента, «кажутся более фантастичными, чем сказки «Тысячи и одной ночи»»3. При этом он безыскусно перемежает научное – пережитым, а увиденное – услышанным. Таким образом, автор не излагает хронологически историю Черного моря или Причерноморья, но перепрыгивая из эпохи в эпоху, вплетает в повествование новые и новые экскурсы, в которых он оглядывается в былое или предрекает – оттуда, из глубины времен – неизбежное грядущее.
Такая композиция очевидно соответствует предмету изложения: мятущейся смеси племен и народов, которые на протяжении столетий оседали на берегах теплого моря. Потому что именно этим человеческое расселение вокруг Черного моря и является – мозаикой неисчислимых этносов, образовавших сложную и тонкую геологическую структуру. Впрочем, уточняет автор свою метафору, «…геолог не назвал бы этот процесс простым отложением осадочных пород, как если бы каждая новая волна поселенцев аккуратно покрывала собою предшествующую культуру. Вместо этого горнило истории сплавило народы, которые взаимно врастали в трещины чужой породы, образовав неожиданные борозды и обнажения пластов. Каждый город и каждая деревня испещрены шрамами тектонических разломов. Каждый район обнаруживает особый рисунок прожилок – греческих и тюркских, славянских и иранских, кавказских и картвельских, еврейских и армянских, балтийских и германских» (с. 391).
Каждый, открывающий книгу Н. Ашерсона, тут же ощущает ценность новых знаний о народностях, конечно, известных, но не всегда с гарантией точности этих сведений. Например, о скифах, образ жизни которых подробно описан Геродотом. Кстати, этому древнегреческому историку долго не давали веры, затем положение стало меняться, но в читающих массах оно осталось прежним. И Нил Ашерсон едва ли не первым обратился к широкой публике с апологией Геродота: «В пользу выдающейся квалификации Геродота говорит тот факт, что добытые им сведения год от года приобретают все большее значение, по мере того, как археология их подтверждает» (с. 137). И в доказательство приводит сообщение Геродота о скифском обычае устраивать после пышных похорон вождя парную баню, где главная роль принадлежит чану с кипящей водой, в которую бросают конопляные семена – понятно, с какой целью – отчего собравшиеся «вопят от удовольствия». И лишь в 1950-е гг. в алтайском Пазырыке, расположенном за тысячи миль от Причерноморья, на периферии скифского мира, в углу одной из раскопанных могил нашли мешок с коноплей. Этому подтверждению правоты Геродота пришлось ждать своего часа два с половиной тысячелетия – с горечью замечает Н. Ашерсон (с. 138).
Книга изобилует и иной информацией о причерноморских «варварах», впервые описанных афинскими интеллектуалами пятого века до н.э. и более поздними западными историками: о сарматах, хазарах, половцах-кипчаках, и ордынцах, которые в будущие столетия овладеют южнорусской степью, о готах Крыма, о караимах, расселившихся не только в Крыму, но и в Польше с Литвой. Или о понтийских греках, населявших Малую Азию с античных времен, изгнанных после Первой мировой войны турками и осевших гораздо южнее, на Пелопоннеском полуострове и в материковой Греции.
Таким образом, речь в книге идет прежде всего о Причерноморье, культурном пространстве, пропитанном историей – и оттого лишь через посредство истории становящемся доступным пониманию. Впрочем, и само море привлекает внимание сочинителя – его форма и глубины, впадающие воды, экологическая обстановка. Со вполне оправданной тревогой звучат рассуждения автора о сероводородном слое акватории, грозящем катастрофой отнюдь не причерноморского, а тотального масштаба (с. 28-30). Но даже описывая берега и их обитателей, Ашерсон постоянно использует «морские» метафоры, чем наводит мосты между морем и прибрежным пространством. И все же, несмотря на титул книги, не преимущественно море является излюбленным сюжетом этих изысканий, так как мысль их автора постоянно возвращается к иному: проблемам, возникающим из близкого соседства различных народов, религий и культур.
Путешествуя по Северному Причерноморью, Н.Ашерсон не мог не обратить внимания на феномен нашего времени: неожиданно возникшее в последние десятилетия казачество. Именно «возникшее», а не «возродившееся», — пришел к верному выводу ученый, отнесшийся к этой болезненной проблеме с чуткой серьезностью.
Автор рисует отнюдь не идиллическую картину сосуществования причерноморских племен и народов. Конечно, ранее греки и турки, русские и украинцы, аджарцы и татары, грузины и абхазы столетиями мирно жили рядом. Именно рядом, бок о бок, но лишь в редчайших случаях они сосуществовали в лоне совместного быта. И потребовалась лишь малая искра извне, чтобы мирное соседство кончилось, а равнодушие и взаимное безразличие превратились в неприятие и даже ненависть.
В ситуации, сложившейся после развала СССР, смены режимов в Восточной Европе и начала военных действий в Северном Причерноморье, книга обладает и высокой политической актуальностью. И далеко не случайно ее автор приводит на память своим многоязычным читателям, что в XIV в. именно отсюда, из Причерноморья, истекло и расширилось на всю Европу пятно черной смерти, истребившей треть населения материка (с. 164-165). Таким экскурсом в прошлое Н. Ашерсон в очередной раз делает четче и понятнее настоящее, предостерегая Европу от угрожающего развития явлений и событий в ее восточной части.
Но, устрашенный перспективой катастрофы и справедливо считая ее истоком национальную или идеологическую рознь, он уклоняется от истины далеко в противоположную сторону, не только отрицая право народов и наций претендовать на историческую родину, но и сомневаясь в правомерности самих этих понятий, утверждая, что любая этническая общность основана на мифе совместного происхождения в глубокой древности. Свидетелей этого доисторического события нет, но и более поздняя история совокупного шествия через века и тысячелетия к истине в этом смысле ничего не добавляет – она полувымышлена. «Даже картина общей культурной традиции как свидетельства этнической идентичности слишком часто распадается при первой проверке неумолимыми фактами» (с. 438-439).
При этом особенно достается коренным народам, а среди них – почему-то крымским татарам: «Здесь нет коренного населения, нет туземцев. До скифов, до предшествовавших им киммерийцев, до племен бронзового века… тут жили люди, которые пришли откуда-то со стороны». Но и скифам, и всем другим пришельцам здесь почему-то не сиделось: они, «в конце концов, рассеивались или двигались дальше» (с. 57). А та простая истина, что Крым – подлинно земля обетованная, откуда никто по своей воле не уходил и не «рассеивался», Н. Ашерсону в голову не пришла. И это несмотря на то, что никаких сведений о полностью обезлюдевшем полуострове не сохранилось, хотя такое неимоверное событие древние (и более современные) историки уж точно отметили бы. Здесь автор излагает старую теорию, по которой все племена и народы – гости на своей исторической родине, все они непременно откуда-то пришли. По ней выходило, что единственно настоящих коренных жителей можно отыскать разве что в Африке, откуда вроде бы проистек весь род человеческий.
Нетрудно понять, что такого рода рассуждения, лишающие коренные народы права на свою историческую родину, не только антигуманны, но и противоречат международным актам о коренных народах4, декларирующим стремление защитить их права в постколониальный период от посягательств бывших притеснителей. Но вместо того, чтобы учесть этот непреложный факт, историк предлагает читателям сказать крымским татарам, вернувшимся домой из ссылки, «что их пылкое убеждение в своей этнической идентичности и в том, что здесь их родина, ложно. Вы можете привести разные доказательства в пользу такой точки зрения. Вы можете напомнить им, что татары Золотой Орды променяли собственный монгольский язык на тюркскую речь местных половцев, что они отреклись от шаманизма ради ислама, что они непрерывно скрещивались с турками и русскими и что, подобно грекам и по тем же трагическим причинам (из-за депортации), их «родная земля» чаще всего не Крым, а Казахстан или Узбекистан» (с. 439). Здесь в одном текстуальном периоде – сразу несколько бессмыслиц, так что разбираться с ними придется по отдельности.
Если даже золотоордынцы «променяли собственный монгольский язык на тюркскую речь», то это не лишает их права культурно и антропологически оставаться теми, кем они были ранее. Так же, как перуанские или мексиканские аборигены сохранили индейскую кровь, а во многом и культуру, несмотря на свой испанский язык. То же самое можно сказать и о переходе монголов в ислам. Но главное заблуждение автора в том, что он считает не требующим доказательств происхождение сегодняшних крымских татар от так называемых татаро-монголов.
На самом деле Золотая орда антропологически состояла из монголов, которые к моменту вторжения в Крым говорили по-тюркски, переняв язык покоренных ими кипчаков. Этот же язык стал государственно-административным для образовавшегося в XV в. Крымского улуса-ханства, а затем и для многоязычного населения Крыма. Что же касается «непрерывного скрещивания», то оно, конечно, имело место, вопрос лишь в какой пропорции и с кем. Дело в том, что к приходу монголов в Крым, он был плотно заселен различными племенами и народами европеоидного антропологического типа (греки, готы, венецианцы, генуэзцы, остатки тавров и киммерийцев и пр. – всего около 30 этнических групп). У каждой их них имелась своя высокая культура, и уже началось их естественное слияние в сущность более высокого порядка – новую цивилизацию, близкую к евроатлантической, но иную, черноморскую. Однако этот процесс был прерван завоеванием ханства Россией, отчего он остановился где-то на уровне «полуцивилизации» – такой вывод в применении к высокой культуре крымских татар сделал Ф.Бродель5.
А численно они настолько превосходили монгольскую администрацию и войско, что эти пришельцы за несколько веков практически бесследно растворились в местной массе, процесс естественный: «варвар торжествует лишь в кратковременном плане. Очень скоро его поглощает покоренная цивилизация»6. Сказанное относится и к внешнему облику крымских татар, сравнительно новой для Европы нации. Они в абсолютном большинстве – европеоиды. На что странным образом не обратил внимания Н. Ашерсон, не раз посещавший полуостров, но, тем не менее, ведущий генетическую линию аборигенов Крыма напрямую от монголов Орды.
Что же касается упомянутой им якобы «родной» для крымских татар земли Узбекистана или Казахстана, то не было года, начиная с завершения депортации, когда они не стремились бы правдами или неправдами эту землю оставить и вернуться домой. Что характерно и для молодежи, родившейся в Азии, но с молоком матери всосавшей любовь к Крыму.
И, наконец, коснемся приведенного высказывания Н. Ашерсона в том, «что их (т.е. крымских татар – В.В.) пылкое убеждение в своей этнической идентичности и в том, что здесь их родина, ложно». Это утверждение ни на чем не основано, что для профессионального историка непростительно. Как и его непоследовательность: отрицая понятие «коренные народы» и реальность его носителей, сам забыл об этом буквально через два года после выхода книги в свет, когда вопрос коснулся его земляков-шотландцев. Уже в 1997 г. ученый принимал активное участие в их национальном движении7, позднее даже посвятив ему свою первую монографию о коренных народах «Голоса камней»8. А за заслуги в движении он был даже избран в 1999 г. в шотландский парламент, хоть отдал должное истине, признав в одном из интервью: «Шотландцы – нация-помесь (mongrel). Они никогда не претендовали на имя этнически гомогенной массы»9.
Не столь принципиально важна типологическая ошибка Н. Ашерсона в тексте о готах: «Этот протогерманский союз племен из Южной Скандинавии оккупировал Крым в III в.» (с. 58). Но ведь даже более ранние (с разницей в 4-5 веков) предшественники готов в Балтийском регионе, а именно кимвры и тевтоны, именовались древними авторами и более поздними учеными не «прото-», а просто германцами, то есть вполне созревшим народом с собственным языком и религией10. И остготы, кстати, пришли в Крым не из Южной Скандинавии, а из своих старых селений в устье Вислы, это давно доказано.
Не вполне в ладах с истиной повествует автор о судьбах другого коренного народа Крыма – караимах, утверждая, что они «избегали служить какому бы то ни было правительству» (с. 54). Напротив, караимов, признанно отличных воинов, охотно брали к себе на службу практически все соседние властители. А ввиду их феноменальной честности, им доверяли высшие финансовые посты те же государи, включая крымских ханов. И в Новое время, и даже в ХХ в. иметь караима в качестве главного бухгалтера считалось знаком качества для любой фирмы или банка. Далее, сказать, что караимы Чуфут-Кале присматривали «за древней синагогой» (с. 55-56), значит кровно их обидеть. У них храм зовется кенаса, в отличие от синагоги евреев-раввинистов, с которыми у караимов, мягко говоря, весьма прохладные отношения.
В качестве одной из множества тем, сопутствующих основной, автор освещает историю польского сарматизма, справедливо указывая на него как одну из основных причин упадка и раздела королевства. Однако он ошибается, считая, что этой совершенно беспочвенной идеей «была одержима старая польская аристократия» (с. 10). Дело обстояло гораздо хуже. Во-первых, сарматизм был второй религией для всей многочисленной шляхты, включая беднейшую (а это 10% населения страны). Во-вторых, из-за этой псевдокочевой, фейковой одержимости Польша единственной из балтийских стран не имела флота и даже политических союзников. Поэтому, когда пробил час разделов, то перед лицом коронованных завоевателей она оказалась в одиночестве – и сгинула.
К другим сомнительным утверждениям автора относится следующее: «Лидер национально-освободительного движения Джафер Сейдамет и литовско-татарский генерал Сулькевич создали 1-й Мусульманский корпус для поддержки германской армии в Крыму» (с 65). Здесь в одном предложении уместилось три неточности. Начать с того, что 1-й (?) Мусульманский корпус формировался не в Крыму и не для Крыма.
В 1917 г. генерал-лейтенант императорской армии М.А. Сулькевич по поручению Временного правительства отправился на юг, где в июле приступил к формированию Мусульманского корпуса из частей 1-го Румынского фронта (вот откуда «1-й»!). В командовании корпуса имелось несколько польских татар, смешанным был и остальной личный состав. Позже Военный совет В.П. приказал ему передислоцироваться в Крым, но полуостров был к тому времени занят немцами, что лишало корпус возможности вступить на него с сохранением оружия. Впрочем, после мартовского наступления австро-венгерской армии, он был все-таки разоружен австрийцами у Тирасполя. Сам М. Сулькевич с группой офицеров прибыл в Крым, где приступил при поддержке немцев к формированию Крымского краевого правительства, вскоре возглавив его и став министром внутренних и военных дел. Осенью того же года правительство М. Сулькевича сложило свои полномочия, передав власть новому кабинету во главе с Соломоном Крымом.
Дж. Сейдамет являлся военным министром и министром иностранных дел Крымской народной республики (декабрь 1917 – январь 1918 гг.), позднее – министром иностранных дел в кабинете М. Сулькевича (весна 1918 – осень 1818 гг.), и никакого участия в якобы имевшем место в Крыму формировании воинских соединений не принимал.
Что же касается вооруженных сил всех этих правительств в совокупности, то ни о каком новом Мусульманском корпусе там и речи идти не могло. Как вспоминал П. Врангель, в их распоряжении «имелась и горсточка вооруженной силы: занимавший гарнизоны Симферополя, Бахчисарая и Ялты Крымский драгунский полк, укомплектованный крымскими татарами, несколько офицерских рот, кажется, две полевые батареи»11. И это – все.
Еще одно утверждение, о более позднем периоде, но такого же информативного качества: «…после того, как советские войска снова заняли полуостров в апреле 1944 года, татар расстреливали целыми деревнями и вешали на симферопольских фонарных столбах» (С. 68). Но на столбах у Старого базара вешали не только крымских татар, а первый «факт» вообще не имел места. Тем не менее, этот фейк уже получил распространение – пока в рецензиях на книгу12, но ведь и рецензии имеют массового читателя. К схожей теме относится еще одна неточность книги: «Крымские татары были первым этническим меньшинством, которое подверглось массовой депортации» (С. 69). Если автор имеет в виду полуостров, то крымские татары оказались в программе депортации далеко не первыми: тремя годами ранее были массово высланы местные немцы-колонисты (1941). Если же иметь в виду сталинские депортации в целом, то первые из них (в Прибалтике и «присоединенной» части Польши) были проведены еще раньше – до войны.
Неизвестно, на какие источники опираясь, автор утверждает, что лишь после ХХ съезда КПСС «от депортированных крымских татар в Москву пошли первые робкие петиции» (С. 69). Это верно, но создается впечатление, что национальное протестное движение началось только с 1956 г., что далеко не так. Практически с первых лет ссылки депортированные крымцы расклеивали листовки с требованием возвращения народа на историческую родину, а число бежавших из спецпоселений и получавших за это немилосердные приговоры, измерялось тысячами – также до 1956 года.
Отдельно стоит сказать о «географических парадоксах» книги. У ее автора Таманский полуостров – «длинная стрелка Азии» (С. 150). На самом деле полуостров не длинный, а, скорее, угловато-округлой формы – в отличие от отходящих от него кос Тузла и Чушка, действительно вытянутых и субтильных. Не говоря уже о том, что все это совсем не Азия, а Европа.
И еще о географии: «Новообразованный порт Новороссийск» (С. 224) никак не могла основать Екатерина II, как пишет автор. Территория будущего города (Цемесская бухта с крепостью Суджук-кале) отошла к России лишь в 1829 г., по Адрианопольскому договору. Автор попросту спутал морской порт Новороссийск с более старым днепровским городом того же имени. Что простительно, учитывая непростую судьбу второго топонима. В 1776 году на месте запорожской слободы Половицы был заложен Екатеринослав, крупный город, несколько раз менявший имя. С 1796 по 1802 гг. он назывался Новороссийском, потом снова Екатеринославом, с 1926 по 2016 гг.— Днепропетровском, а сейчас это г.Днипро.
Далее, на с. 51 автор помещает Эски-Кырым (совр. Старый Крым) не на древней трассе Феодосия – Карасубазар в глубине полуострова, а где-то на берегу Азовского моря. И продолжает, что некогда выйдя из него, «татары двинулись в Бахчисарай, где заложили дворец своего ханства». Тогда как в момент оставления ими Эски-Кырыма никакого Бахчисарая не существовало, и «двинулись» они около 1440-х гг. в крепость Кырк-Ер (совр. Чуфут-Кале), который и стал первой столицей ханства. И лишь в 1532 г., без малого через век, была выстроена новая резиденция хана, названная Бахчисарай (крымскотат. Дворец в саду), вокруг которой стал разрастаться будущий город того же имени.
В заключение – несколько более общих соображений. Книга Н. Ашерсона, начиная с года ее опубликования и почти до наших дней, не была обделена вниманием рецензентов из стран, где она издавалась на английском или в переводе. Все эти газетные или журнальные аннотации и отклики носят исключительно положительный, даже хвалебный характер – редчайший случай для СМИ различных политических и идеологических направлений. Тем более, что поводов для критики сочинения вполне достаточно. Чего стоит одно только утверждение автора относительно «истинной родины» крымских татар, расположенной далеко на востоке, в Узбекистане или Казахстане. Здесь Н. Ашерсон вольно или невольно повторяет самые злобные измышления партийных идеологов 1950-х гг., готовых на любой подлог и клевету на крымских татар, лишь бы не допустить их возвращения на полуостров, который они приберегали для себя. Но с тех давних лет подобные измышления вроде бы слышны не были, так что автор, вероятно, дозрел до них самостоятельно. Но это лишь ни на чем не обоснованные догадки рецензента, который не случайно назвал свои заметки «Снами». Действительно, создается впечатление, что Н. Ашерсону, влюбленному в Черное море, оно нередко снится. И, если продолжить наши догадки, сны эти двоякой природы. Одни из них – светлые воспоминания о зеленой воде «самого синего в мире», об Одессе и Бахчисарае, чарующих ночах и роскошных восходах солнца, как они видятся из Ялты. И автор, берясь за перо, создает великолепные по своей точности и бесхитростному романтизму строки о море и его людях. Но никто из нас не гарантирован от снов совсем другого рода, которые навевают не светлые ангелы, а известный персонаж с хвостом и рожками. И тогда, очнувшись от тяжких кошмаров, несчастный смертный просто не в состоянии удержаться от мрачных пророчеств на будущее и необоснованных нападок на действующих лиц далекого прошлого – вспомним темные книжные образы М.А. Сулькевича и Дж. Сейдамета, на самом деле виновных разве что в бескорыстной любви к Крыму.
Остается сказать, что этот затянувшийся отзыв был вызван к жизни простительным желанием оттенить неизменно и безудержно хвалебные рецензии единственным нелицеприятным откликом. Он был совершенно необходим для создания объективного мнения о монографии Н.Ашерсона – она это заслужила.
___________________
1) Ашерсон Н. Черное море. Колыбель цивилизации и варварства / Пер. с англ. – Москва: АСТ: CORPUS, 2017. – 480 с.
2) Verheyen G. Das Schwarze Meer // Ostmitteleuropa. 47. Jahrgang. 1997. Heft 3. S. 208.
3) Black Sea. Neal Ascherson, Author // Publichers Weekly. October 1995 (https://www.publishersweekly.com/978-0-8090-3043-9).
4) Имеется в виду ооновская Конвенция МОТ 1957 года № 107 «О защите и интеграции коренного и другого населения, ведущего племенной и полуплеменной образ жизни, в независимых странах». Дальнейшее упрочение позиций этого понятия в международном праве произошло после пересмотра Конвенции 1957 г., когда в новой Конвенции, принятой в 1989 г., речь уже шла о «коренных народах». В соответствии с этими конвенциями под коренными народами понимаются народы, обитавшие на своих землях до прихода туда переселенцев из других районов. Конкретно в крымском случае – народы, обитавшие на полуострове до монгольского завоевания, заимствовавшие тюркский язык и известные ныне под именем крымских татар.
5) Бродель Ф. Материальная цивилизация, экономика и капитализм, XV-XVIII вв. Тт. 1-3. Т.1. Структуры повседневности: возможное и невозможное. М.: Весь Мир, 2007. С.71. Далее: Бродель, 2007.
6) Бродель, 2007. Т.1. С. 63.
7) Wroe N. Romantic Nationalist // The Guardian. 12 April 2003.
8) Ascherson N. Stone Voices: The Search for Scotland. London: Granta Books, 2002
9) Wroe N. Romantic Nationalist // The Guardian. 12 April 2003.
10) Lund A.A. Die ersten Germanen. Ethnizität und Ethnogenese. Heidelberg: C. Winter, 1998. Passim.
11) Врангель П.Н. Записки. Ноябрь 1916 года – ноябрь 1920 года. Том I. Глава I. http://militera.lib.ru/memo/russian/vrangel1/01.html Дата обращения 03. 11. 2017.
12) Braund D. Understanding the Euxine: Neal Ascherson’s Black Sea // Arion: A Journal of Humanities and the Classics. Third Series. Vol. 6. No. 1 (Spring — Summer, 1998). P. 122-123.
(Публикуется в сокращении.)
comments powered by HyperComments