Эмине Усеинова с внучкой Адиле
…Незабываемые годы,
Щемящих снов седая пыль…
Ленифер Мамбетова
О детях депортации целые тома, целые библиотеки книг писать – не переписать, море чернил исписать, целые жизни посвятить этой теме — и этого будет мало. Сегодня дети депортации – это старшее поколение нашего крымскотатарского народа. Никогда не загладить ту вину, не восполнить тот долг перед этими детьми, у которых советское государство отняло детство – с освобождением Крыма от фашистских захватчиков обвинило и выселило их вместе с мамами, бабушками в вагонах для перевозки скота из родных домов, из родного Крыма – на голод, болезни, жажду, холод, на верную погибель.
О, да, холодным рассудком историка и журналиста с 24-летним стажем я пытаюсь подходить к событиям беспристрастно, как исследователь, фиксировать исторические факты, отбрасывать эмоции. Но все мои размышления и умозаключения тонут в слезах сердца, когда представляю крохотных детей в черных вагонах мая 1944 года, страдающих от голода и жажды.
И в моем сознании встает огромная непробиваемая стена, о которую разбиваются лбами все те, так называемые, ученые и политики, так или иначе до сих пор старающиеся оправдать депортацию из Крыма крымскотатарского народа. Они пытаются облить грязью мой народ, даже через 75 лет после той страшной весны 1944 года.
Эмине Усеинова (Аблякимова) – простая крымская татарка, ей 15 июля исполнилось 80 лет. У нее два дня рождения. По свидетельству о рождении – 15 июля 1939 года – это реальная дата рождения. А по паспорту и по всем остальным документам – 25 декабря 1939 года. Это из-за депортации. 18 мая 1944 года мама Хатидже не успела взять с собой документы детей. Вот и пошла путаница. В ссылку попали на Урал, в Пермскую (Молотовскую) область, Красновишерский район, деревня Вая – на берегу реки. Непонятно, как получилось — дату рождения записали в комендатуре по-другому.
Но обо всем по порядку. Родилась Эмине тоже не на своей малой родине, виною – раскулачивание, из-за которого семье пришлось покинуть родное село Кутлак Судакского района. Родители ее – Бекир Мазин и Хатидже Сойтар, их отцы, деды, прадеды – все из села Кутлак (ныне Веселое) Судакского района Крыма. Отец Хатидже – Амет был в Кутлаке крупным землевладельцем, отец, дед, прадед Бекира — все были муедзинами Кутлакской мечети и имели земли. Мать Хатидже умерла в 1921 году, Хатидже и ее две сестры жили в семье брата и невестки, жизнь была несладкой – жили впроголодь, пасли коз. Советская власть принесла одно только горе – семью раскулачили, дом отдали на разграбление кутлакским беднякам, его разобрали по кирпичику (сейчас на том месте в селе Веселое стоит детский сад).
Спасаясь от верной смерти, брат Ибадулла с семьей уехал в Баку, им всем пришлось сменить имена и фамилии. Они там так и остались (сейчас уже его внуки, правнуки, праправнуки живут в Баку, тесно общаются с Эмине и ее детьми).
Хатидже вышла замуж за Бекира Мазина, вторая волна раскулачивания коснулась уже их семьи — советская власть не щадила священнослужителей. Однажды ночью в дом тайком пробрался односельчанин, предупредил, что утром придут за Бекиром, и семье пришлось спешно покидать дом и родной Кутлак.
Бекир Мазин с женой Хатидже нашли приют в селе Топлы (тогда это был Старокрымский район). Там прожили примерно десять лет, родились дети: дочь Анифе — в 1936 году, дочь Эмине — в 1939 году. Поэтому в свидетельстве о рождении Эмине записано село Топлы. А не родной Кутлак.
В 1939 году Бекира забрали на военную службу, служил на Черноморском флоте. Еще в 1930-е годы он окончил сельскохозяйственную школу «Чаир», был профессиональным садоводом. Во время службы на флоте, он в Севастополе, рядом со зданием военного штаба, обустроил клумбы и посадил цветы. Однажды с ним разговорился высокопоставленный военный – ему понравился трудолюбивый, умелый крымский татарин, устроенные им цветники. Он стал расспрашивать Бекира, откуда он, есть ли семья… Перед депортацией крымских татар из Крыма, Бекира, как и всех мужчин крымских татар, отправили в трудармию – на стройку Рыбинского водохранилища.
18 мая, утром, в дом постучались красноармейцы с автоматами, велели выходить… Хатидже совершенно не понимала русского языка, дети – 14-летний Абляким, 8-летняя Анифе, 4-летняя Эмине — испугались, плакали и цеплялись за мать. Хатидже сначала кинулась в комнату для омовения — думала, поведут на расстрел, нужно омыться перед смертью (что еще могло прийти в голову религиозной женщине), потом бросилась в комнату, схватила на руки шестимесячную Асие, Коран…
Молодой солдатик сорвал со стены тонкий шерстяной узорчатый килим, стал собирать по комнатам детские вещи, посуду, кидать на расстеленный килим, связал все в огромный узел. Потом стал этот узел совать в руки Хатидже, повторяя: «Бери, все это тебе нужно будет!». Хатидже, ничего не понимая, стояла в растерянности, прижимая к себе Асие, думала, он забирает вещи себе. Потом солдат схватил Аблякима, потащил вниз, в магъаз (подвальный этаж дома), нашел мешочек, наполнил его мукой, повесил Аблякиму на спину, еще какие-то продукты увязал в узлы… Помог тащить узлы с вещами и продуктами к кладбищу, куда согнали всех жителей села. Кутлак – довольно большое село, состоящее из нескольких кварталов – маалле, было населено крымскими татарами, здесь жила лишь одна русская семья. Возле кладбища люди находились почти весь день. Приехавшие грузовые машины увозили людей на железнодорожную станцию в Феодосию, там грузили на эшелоны…
Хатидже с детьми оказались в последней машине, выехавшей из села. По дороге в Феодосию грузовик сломался, несколько часов стояли на дороге. За это время эшелон с кутлакцами ушел в Узбекистан. Машина прибыла на станцию уже затемно, шел дождь. Эти оставшиеся несколько семей кутлакцев попали в другой эшелон, который прибыл на Урал. Обо всем этом Хатидже узнала уже потом.
Эшелон шел день и ночь, изнурял непрекращающийся стук колес, бьющий в мозг. На коротких остановках люди бежали в степь, чтобы успеть развести огонь и вскипятить в котелках, кастрюльках воду, сварить из муки похлебку или испечь на плоских железках лепешки.
На остановках четырехлетняя Эмине всегда сидела на входе в вагон, ухватившись руками за край тяжелой железной двери-задвижки — она каждый раз страшно боялась, что мама не успеет вернуться в вагон, пока поезд не тронулся. Потому что видела, что иногда несчастные люди не успевали вскочить в поезд и оставались в степи…
Эшелон шел больше месяца. Пришел в город Молотов (Пермь). Потом людей повезли по реке в город Красновишерск, семья родственников сумела остаться там. Остальных кутлакцев на барже повезли по реке вдоль лесов. Баржа была открытая, без бортов, подстерегала опасность соскользнуть и упасть в воду. Старшая сестра, восьмилетняя Анифе, вот так чуть не утонула. Когда она уже летела в воду, ее успела ухватить за одежду какая-то женщина и втащила обратно. Баржа причаливала к берегу, оставляли по несколько семей в каких-то глухих деревнях. Последними высадили Хатидже с детьми и еще несколько семей в деревне Вая. Дальше по реке никаких населенных пунктов уже не было, на сотни километров тянулись глухие леса.
Переселенцев поселили в дощатые бараки в леспромхозе в нескольких километрах от деревни. Женщин и подростков погнали на лесоповал – там они обрубали сучья у поваленных деревьев. Сын, получив разрешение коменданта, уехал учиться в ФЗУ в Красновишерск. С наступлением холодов, людей переселили из бараков в деревню, в бревенчатые избы. Пока было тепло Хатидже с грудным ребенком Асие работала на лесоповале. К зиме с трудом упросила коменданта позволить ей работать в овощехранилище в деревне. Оттуда иногда могла принести детям картофелину или морковку, спрятав под одеждой. Люди мучились от холода, голода и болезней. Каждый день выдавали маленькие черные буханки хлеба: работающим — по 600 грамм, неработающим — по 200.
Зимой Асие заболела и умерла. Мать похоронила ее на краю местного христианского кладбища, выдолбив в мерзлой земле неглубокую могилку. А весной земля подтаяла и останки вынесло на поверхность. Мать их заново перезахоронила. Спасала в тех тяжелых условиях только вера во Всевышнего. Вещи, которые молодой солдатик помог взять с собой, спасли семью от голода – Хатидже в деревне меняла у местных жителей вещи на хлеб, молоко, картошку.
Через брата мужа, который с семьей остался жить в Красновишерске, Бекир нашел семью и в 1947 году прислал Хатидже бумагу — вызов в совхоз Палас Ленинабадской области (Таджикистан).
Как оказалось, на строительство Рыбинского водохранилища, где находился в трудармии Бекир Мазин, приехали из Чкаловска руководители шестого комбината, они искали специалистов по садоводству, именно крымских татар, чтобы забрать их с собой: на берегу Сырдарьи, под Ленинабадом, организовывалось подсобное хозяйство шестого комбината – совхоз Палас. Это было в 1946 — 1947 годах. Так Бекир Мазин попал в будущий совхоз Палас. В первые годы, когда совхоз только создавался, сажали сады, виноградники, строилось жилье — здесь работали военнопленные, жили они в бараках.
Семье Бекира выделили одну комнатку. Он работал от зари до зари – гектарами закладывались сады и виноградники.
«Мне все было в диковинку здесь, в Таджикистане. Я же не видела ничего, кроме глухих уральских лесов, бревенчатых изб в деревне Вая, картошки и репы, — рассказывает Эмине-ханум. – Лето на Урале короткое, растительность буйная…
Когда мы с мамой сошли с поезда в Ленинабаде, здесь вовсю бушевала жаркая весна. Мама босиком – мы ехали из Перми с пересадками почти месяц, по дороге у нас украли все вещи и обувь. Мама везде показывала бумагу-вызов и нас как-то провозили.
Комендант в Вае, отправивший женщину с двумя девочками через лес, просчитался. Он обманул нас, сказав, что катер уже ушел, — идите пешком через лес 150 километров, — он, видно, рассчитывал, что мы погибнем в глухом лесу. Но благодаря добрым людям, мы добрались по реке до катера, потом до Перми, сели в поезд и с пересадками за месяц добрались до Таджикистана. На вокзале нас встретил отец в сопровождении конвоя, и мы добрались до Паласа.
Началась жизнь в совхозе. Отец работал от зари до зари на закладке садов и виноградников. Мама занималась хозяйством. Помню, мы с с сестрой сидели у широкого арыка с бегущей мутной водой и ждали отца с работы. Военнопленные угощали нас, детей, сушеным урюком.
В Палас начали приезжать люди, устраивались на работу, началось строительство жилья. Сначала люди строились и жили в маленьких времянках. Потом начали строить капитальные дома. Осенью 1947 года мы с сестрой пошли в школу, занимались в бараке. Дети приехавших работать в совхозе людей были разновозрастные, сначала все занимались в одном классе… В 1950-е годы в Паласе обустроилось много крымских татар, было много свадеб, в семьях рождались дети. Как говорила одна наша соседка, крымская татарка: «Побольше надо детей, взамен погибших в войну и в первые годы высылки».
Большую двухэтажную школу достроили, когда я уже училась в старших классах (потом это здание переделали под Дом пионеров, а в совхозе построили новую школу). Я была комсомольской активисткой, отличницей, мечтала учиться дальше. Но у родителей были другие планы, они считали, что дочерям работать можно и в совхозе, а потом – замуж. Работать в садах мне, конечно, нравилось, на каникулах я работала у отца в садоводческой бригаде – в сезон опрыскивала молодые саженцы деревьев серой, собирала урожаи фруктов, в совхозе выращивали яблоки, черешню, персики, арбузы, дыни, в 1950-е годы в Паласе возделывались огромные плантации клубники. Как только жизнь понемногу наладилась, мой отец начал собирать в Палас всех многочисленных родственников – своих и маминых, помогал устраиваться с работой, с жильем… Не только своим родственникам – скольким крымским татарам помог… Я работала в совхозе весовщицей на весовой для грузовых машин. Но такая перспектива меня не устраивала. Я мечтала поступить в медицинский институт. В Ленинабаде мединститута не было, были училища, педагогический институт с факультетами математики, русской и таджикской филологии, но учительницей я себя не представляла. Ташкент – в 120 километрах, да туда вряд ли бы меня приняли, я же из Таджикистана. А в Душанбе в мединститут ехать и вовсе было нереально – очень далеко. В Ленинабаде было медучилище, и я недолго думая, тайком поехала туда сдавать документы. Родителям сказала, что еду к знакомым – в Ленинабаде жила семья Амета-ага и Мунивер-апте Харакчи, они — уроженцы Ялты, хорошие знакомые моего отца, у них было двое уже взрослых детей. Амет-ага работал на руководящей должности в управлении урановых рудников (они были из раскулаченных крымских татар, высланных из Крыма в 1930-е годы). Вот так я сдала экзамены в медицинское училище и поставила родителей перед фактом. Амет-ага с Мунивер-апте взяли меня к себе жить на время учебы. Сестра Анифе поступила проще – после школы поработала в совхозе, а потом вышла замуж в Чкаловск и тут же поступила в техникум на товароведа. Потом, через много лет, родители мои признались, что просто побоялись отпускать дочерей учиться в город, их можно понять.
В медучилище училось много девушек-таджичек из горных районов Таджикистана, были группы на русском и таджикском языках, со мной учились несколько крымских татарок. Преподаватели – в основном медики из Москвы и Ленинграда, это были либо направленные, либо попавшие сюда в войну в эвакуацию. Я окончила медучилище, акушерское отделение, на отлично и получила направление на учебу в Душанбинский мединститут… От мечты пришлось отказаться – родители наотрез отказались отпускать меня так далеко, и я поехала на отработку на три года в райцентр Янтак (ныне Бустон), в 60 км от Паласа. Потом вернулась и работала в Паласе участковой акушеркой. Вышла замуж в Самарканд. Здесь работала много лет в роддоме №3. Работа акушерки требует постоянной самоотдачи, энергии. Рождаемость в Средней Азии высокая. Роддом большой, в сутки у нас в среднем рождалось 10-12 детей, иногда бывал цейтнот – по 16-17 родов в сутки – наш роддом обслуживал полгорода с близлежащими пригородами. Дежурили сутками, работали, как заводные, только успевай поворачиваться – одновременно, бывало, 2-3 женщины становятся мамами. Акушерок обычно не хватало, работали иногда по две смены подряд. Утром вернешься домой со смены, поспишь, а вечером опять на смену. Но энергетика в роддоме позитивная – дети рождаются! Утром вся смена акушерок, медсестер выходит из роддома и направляется в кафетерий на чашку кофе или чая — посидеть, отдохнуть полчаса. А я спешу домой – дома двое детей-погодок, за ними присматривала свекровь. Когда родился третий ребенок – сын, я переучилась на медсестру физиотерапевтического отделения и стала работать в Республиканской многопрофильной больнице – рядом с домом. Муж преподавал в школе: сначала трудовое обучение, потом – историю (когда дети пошли в детсад, он поступил заочно в СамГУ на исторический факультет). И мы всей семьей окунулись в историю. Вся его зарплата уходила на книги. Любовь к истории жила у нас у всех в крови. Детей, всех троих, потянуло на историю. Дочь окончила исторический факультет СамГУ, вторая дочь тоже всю жизнь мечтала об истфаке, но окончила факультет русской филологии СамГУ, сын – математик, но сейчас он окончил аспирантуру, занимается историей Крыма золотоордынского периода…
Жизнь в Самарканде подпитывала непередаваемой энергией: куда ни ступи – средневековые памятники – архитектурные ансамбли Регистан, Шахи-Зинда, Биби-Ханым… Город этот – старинный, культурный, экономический и духовный центр древнего государства Согдиана. Кто бы из родственников ни приехал к нам в Самарканд – в гости, в больницу, поступать учиться – все останавливались у нас, дом наш был похож на медовый улей, у нас постоянно кто-то гостил. И нашей семейной традицией было обязательно водить гостей полюбоваться памятниками Самарканда, фотографироваться и наблюдать, как они завороженно и восторженно реагируют на историю, застывшую в архитектуре.
В Крым из Самарканда мы вернулись в 1989 году, наспех собравшись и купив жилье, где получилось – в селе, далеко от города. Муж, прирожденный общественник, активный участник национального движения, сказал: возвращаемся на Родину! Немедленно! Дети на тот момент еще не окончили ни школу, ни вуз (им пришлось переводиться на заочное отделение), мы с мужем не доработали до пенсии. Наверное, именно так нужно делать задуманное – одним махом.
В Крыму нашу семью ждала неустроенная жизнь в селе – возделывали огород, держали живность… Весь возвращающийся крымскотатарский народ сталкивался с трудностями. Одна из них – это когда горожанам волею судьбы приходится привыкнуть жить в селе. Крымские села для многих крымскотатарских семей стали своего рода временным местом проживания при возвращении на Родину. Но жизнь на земле дает и свои преимущества. Их много — дети приучаются ценить время и плоды своего труда, человек видит и ценит маленькие каждодневные радости. У каждого они свои…
В первые годы жизни в селе мы посадили во дворе сад, виноградник, завели два пчелиных улья — как семейное хобби, набрали книг по пчеловодству, учились ухаживать за пчелами…
В огороде вместе с разнообразными овощами сажали декоративные растения, не совсем обычные для сельского огорода – интереса ради. Муж Адиль при жизни очень много сделал для села – в 1990-е был инициатором и организатором создания мечети в селе, отвода земли под мусульманское кладбище, открытия национальных классов в местной школе и многое другое… Дети, повзрослев, уехали из села, уже много лет живут и работают в Симферополе. Молодежь старается обустроиться в городах, там есть работа. А в селе свой ритм жизни, размеренный, спокойный, солнечный…»
Эмине-ханум Усеинова помнит непосредственно и день высылки и черные вагоны и тот ужас от всего пережитого, переполнявший детское сердце на протяжении многих-многих дней, месяцев, лет.
И она убеждена, что детям, внукам с малых лет, наряду с любовью к родному языку, традициям, вере, обязательно нужно прививать интерес и любовь к истории своей Родины – Крыма. Учить их истории Крыма и крымских татар, чтобы они были «в теме» и не терялись, когда нужно кому-то рассказать во всех подробностях, кто такие крымские татары и что они пережили на протяжении веков. Благо, информации и книг на эту тему сегодня предостаточно. Если каждый из нас станет историком в душе, то несомненно, сам научит своих детей, будет находить ответы на вопросы не только в повседневной жизни, но и в обозримом будущем.
Разнообразные цветы, выращивание душистой клубники и фруктовых деревьев во дворе – это любимые увлечения Эмине Усеиновой (все-таки дочь садовода!). А еще – внуки и внучки (их шестеро), общение по интернету с внучками, которые живут далеко, художественная, научно-популярная литература, Коран, да мало ли занятий в 80 лет!
И неисчислимы задушевные пожелания здоровья, счастья и долгих лет Эмине Усеиновой от ее троих детей, внуков и внучек, а также родных и близких!
Хайырлы яшлар олсун!
comments powered by HyperComments