К 72-й годовщине со дня депортации крымскотатарского народа из Крыма
В первые месяцы и годы высылки крымские татарки как могли сберегали своих детей — выброшенные из своих домов без вещей, продуктов, документов (на сборы давали 15-20 минут), запертые в вагонах скотских эшелонов, лишенные воды, еды, медицинской помощи — больше месяца в нечеловеческих условиях их везли в Среднюю Азию, на Урал, заклеймив клеймом спецпереселенца. Жизнь которого не стоила и гроша.
Как выживали в этом аду депортации крымские татарки — матери с детьми, сегодня могут рассказать лишь они, эти дети, несчастные крымскотатарские дети, голодавшие, страдавшие от болезней и в вагонах, в спецпоселениях, дети, чьи отцы и родственники в это время сражались за Родину на фронтах Великой Отечественной или находились в трудармии — во избежание сопротивления всех мужчин-крымских татар за несколько дней до 18 мая 1944 года забрали в трудармию.
Эмине АБЛЯКИМОВА, 1939 года рождения:
Утром 18 мая в наш дом в селе Кутлак Судакского района ворвались два солдата с автоматами. Моего отца — Бекира Мазина (1904-1995) до этого забрали в трудармию — он был под городом Горьким.
Дома были моя мама Хатидже (1909-1995) с шестимесячной дочкой Асие, четырнадцатилетний брат Абляким, восьмилетняя сестра Анифе и я, мне было неполных пять лет.
Мама очень испугалась, она не понимала русского языка. После всех мытарств, выпавших на ее долю: ее мать Эмине Сойтар умерла в 1921 году, а отца, крупного кутлакского землевладельца Амета, раскулачили в конце 1920-х, ее старший брат Ибадулла с семьей был вынужден бежать в Баку, сменить фамилию, имя… Дом их разорили.
На моего отца, Бекира Мазина, потомственного муэдзина кутлакской мечети, не раз доносили.
В начале тридцатых отец с мамой, спасаясь от большевиков, объявивших войну религии и священнослужителям, бежали из Кутлака, остановились в селе Топлы, жили там больше десяти лет.
А в 1941 году вернулись опять в Кутлак, с четырьмя детьми…
Бекир Мазин (слева), п. Адрасман Ленинабадской области, 1960-е годы
После всего, что произошло в годы советской власти, мама была уверена, что теперь-то уж всех нас точно расстреляют.
Она не знала, что делать, бросилась было совершить омовение перед смертью, металась по комнате, мы, дети испуганно плакали. Молодой солдат прикладом сбил с сундука маленький замочек, вытащил какую-то простыню и стал выбрасывать из нашего сундука вещи, платки, кинул отцовскую овчинную куртку (курк), толстое пальто, верблюжье одеяло, все это крепко связал в узлы. Мама смотрела безропотно, думая, что он забирает все это себе. А солдат стал совать ей эти узлы, повторяя по-русски: «Возьми, возьми, это тебе нужно будет».
Потом схватил брата и потащил вниз, на первый этаж, в магаз (подвал), взял полотняный мешочек, нашел муку, наполнил мешочек мукой, приладил его какими-то веревками брату на спину…
Узлы наши помог тащить… Помню, что всех жителей собрали в центре села возле чешме, сколько мы там находились, не знаю. Машины загружали людьми и куда-то увозили… Женщины кричали и причитали, дети плакали. Нас и еще несколько семей вывезли в последней машине. По дороге она сломалась. Стояли долго. Когда приехали на железнодорожную станцию Феодосия, уже вечерело. Эшелон, куда загрузили все кутлакские семьи, уже ушел, они все попали в Узбекистан, в Андижанскую область, в поселок Палванташ (это мы потом узнали), а мы, несколько кутлакских семей, попали в другой эшелон и поехали совсем в другом направлении.
Вагоны были забиты людьми. На больших станциях люди бежали набрать воду. В степях, когда эшелон останавливался, из вагонов в поле бежали, чтобы набрать щепок, разжечь огонь и вскипятить в кастрюльках, чашках, кружках (у кого что было) хоть какое-нибудь варево, чтобы накормить детей. Нас спас тот мешочек с мукой, который солдат нацепил на спину брату — мама варила похлебку из муки…
Помню, я страшно боялась потерять маму. Во время остановок поезда я сидела на краю, уцепившись за железные задвигающиеся двери вагона, и тряслась от страха, что мама не успеет добежать, пока поезд тронется — я видела по пути, что люди отставали от поезда…
Хатидже Аблякимова с братом у своего дома в селе Кутлак (снесен в конце 1960-х годов)
Мама рассказывала, что ехали мы очень долго, может быть, месяц… В городе Красновишерске Пермской (тогда Молотовской области) сгрузили несколько семей, потом нас повезли по реке Каме, потом по реке Вишере на барже, причаливали возле каких-то глухих деревень, оставляли по нескольку семей.
На барже люди сгрудились посреди палубы — по краям никаких заграждений не было. И моя сестра однажды чуть не упала, в последний момент, когда она уже летела в воду, ее ухватила за одежду какая-то женщина и вытащила на палубу… Доплыли до самой последней деревни Вая, дальше уже не было поселений. Это была такая дальняя, такая непролазная глушь… Катер с продовольствием и почтой приплывал сюда из Красновишерска раз в неделю.
В нескольких километрах от деревни, в глубине леса был какой-то леспромхоз. Туда нас и поселили — в дощатые бараки с нарами. Мы жили там до наступления холодов. Женщин и подростков погнали работать на лесоповал — они обрубали ветки у поваленных деревьев. В деревне еще были овощехранилица, мама очень долго просилась туда на работу, потому что у нее был грудной ребенок, комендант лютовал, наконец согласился.
Нам давали паек — каждый день маленькую черную буханочку хлеба — граммов на 600. Очень редко маме удавалось тайком принести из овощехранилища одну-две картофелины или морковки…
Выживали как могли… Моя сестра Анифе делала из железной чашки ловушку для рыб — обтягивала чашку тряпочкой, проделывала в ней дырочку, клала туда кусочек хлеба и опускала в речку и мелкие рыбки заплывали в ловушку за хлебом.
Брат Абляким добился разрешения у коменданта и с еще одним пареньком они поехали в Красновишерск — учиться в ФЗУ.
Жили мы в бараках до наступления холодов, потом нас переселили в деревню Вая в пустую бревенчатую избу — полкомнаты занимала большая печь, с нами в комнате жила еще односельчанка с тремя дочками и одинокий старик, тоже из Кутлака, потерявший свою семью — комендант велел присматривать за ним.
Зимой стало совсем худо, есть было нечего, мучались от холода, нас спасали вещи, которые солдат собрал в узлы. Мама вещи и платки несла в деревню, ходила по домам — меняла на продукты. В деревне жило много переселенцев, раскулаченных и сосланных сюда еще в конце 1920-х годов. Они относились к нам хорошо, иногда просто так могли дать картошки, молока… Мы все тяжело болели брюшным тифом, меня спасло то, что соседка давала моей маме молоко, и мама выходила меня. Сестренка Асие зимой 1945-го тяжело заболела и умерла, наверно, если были бы хоть какие-то антибиотики, ее можно было бы спасти…
Мама ее завернула, понесла хоронить… С ней пошли односельчанин-старик и еще мальчик-подросток…
На краю местного христианского кладбища они втроем долго долбили ломом и кирками мерзлую землю, чтобы выкопать могилку…
Закопали тельце. А весной, когда стаял снег, все вынесло наружу. Мама тогда перезахоронила Асие. Помогала ей всю жизнь держаться только безграничная вера во Всевышнего — она все время молилась.
Лето на Урале короткое, с буйной растительностью – помню, летом брат нас с сестрой перевозил на лодке с веслами на противоположный берег речки Ваи — там на полянах поспевала черника. Мы ее собирали и ели…
В конце зимы 1947 года наш отец прислал нам на Урал бумагу — вызов. Он нашел нас через маминого брата Ибадуллу, который жил в Баку — мама написала ему, что мы на Урале, и он сообщил об этом отцу в трудармию.
Отец оказался в Таджикистане. Когда он был в трудармии под Горьким (они строили Рыбинское водохранилище), туда приехали представители комбината в Чкаловске. Они искали садоводов и агрономов и именно крымских татар — организовывалось подсобное хозяйство этого комбината и им нужны были специалисты, чтобы разводить сады, виноградники и овощеводство.
Наш отец до войны окончил в Крыму сельскохозяйственную школу «Чаир», был профессиональным садоводом. Его забрали в Чкаловск, здесь на берегу реки Сырдарьи в 1946 году организовали совхоз «Палас». Все паласские роскошные сады — дело рук моего отца — он стоял у истоков того паласского фруктового рая, где потом прошли мои детство и юность.
Комендант дал бумагу-вызов маме, но сказал, что катер уже ушел в Красновишерск. Мама с нами, двумя девочками (брат учился в Красновишерске), рано утром вышла из деревни, и мы пошли, утопая в весенней грязи, со своими котомками и с палками вдоль телеграфных столбов, по реке — в город Красновишерск (более 100 километров). Идти было тяжело, мы опирались на длинные толстые палки, под ногами хлюпала болотистая почва. Шли долго, добрались до деревни Гостинная, в семи километрах от Ваи. Дальше – до животноводческой фермы – там жила крымскотатарская семья. Глава семьи – крымский татарин просто настоял, чтобы мама вернулась назад, в Гостинную. Катер, оказывается, еще не приходил, он придет только завтра утром — выходит, комендант нас обманул. Видно, был уверен, что пропадет наверняка в лесу женщина с детьми — жизнь спецпереселенцев не стоила и ломаного гроша…
Мы вернулись в Гостинную, переночевали, а утром дождались катера и доплыли до Красновишерска… Оттуда – пароходом до Перми.
Как мы затем добирались от Урала до Ленинабада — больше месяца — это отдельная история. По пути у мамы украли вещи, обувь. Она сошла с поезда в Ленинабаде босиком. Без вещей, без копейки денег. Но все мы были безмерно счастливы. И еще — здесь было тепло! Здесь вовсю бушевала таджикистанская весна.
В совхозе «Палас» люди жили в бараках, у нашей семьи была отдельная комнатка. Отец работал с утра до ночи — гектарами закладывались сады, виноградники…
Осенью 1947-го я пошла в школу, в первый класс…
Где-то в 1950-м приехал из Красновишерска брат, отработав три года после окончания ФЗУ.
Уже потом, через несколько лет, после отмены комендантского режима, отец начал собирать в «Палас» всю нашу многочисленную родню, устраивал их в совхоз на работу, помогал обустроиться. Помогал родне, знакомым и незнакомым…
Через много десятилетий, вернувшись в Крым, на встрече жителей совхоза «Палас» (собрались в городе Саки) одна женщина, односельчанка, выразила мне слова благодарности в адрес моего отца, сказала, что только благодаря ему она и ее семья спаслись от голода (он в те годы помог ей устроиться работать в совхоз).
Мама моя, Хатидже, простая крымская татарка, стойкая, терпеливая и неистово верующая во Всевышнего, была примером для нас всю жизнь. Она была немногословной, но теплой и доброй, она просто излучала душевное тепло. В лучах этого тепла согревались все: дети, внуки, правнуки, родня.
Мама и папа прожили долгую жизнь. Последние годы им посчастливилось жить на Родине, в Крыму, в кругу семьи. Умерли они в один год, дожив до глубокой старости и сохранив здоровье и мягкое, терпеливое отношений к окружающим.
Помогал моим родителям и моему народу пройти этот неимоверно тяжкий путь высылки, дал силы пережить все невзгоды и потери только лишь Всевышний…
comments powered by HyperComments