Я, преподаватель архитектурного факультета Ташкентского Архитектурно-строительного института, будучи на пенсии, передаю мной накопленный опыт архитектора-проектировщика молодому поколению – будущим архитекторам.
Работа педагога требует ежедневной подготовки к занятиям, просмотра соответствующих нормативных документов и литературы по той или иной дисциплине. Практически редко находятся свободные минуты, когда в памяти всплывают незабываемые эпизоды работы в прошлом. Вот один из них.
Эмиль МАЗИНОВ
1992 год. Я работал главным архитектором проектов в институте УзНИПИ реставрации. Помимо реставрационных работ по восстановлению памятников архитектуры Узбекистана, наша мастерская занималась проектированием современных зданий и сооружений в исторических городах Узбекистана – Самарканде, Бухаре, Хиве и других.
Очередной рабочий день начался как обычно, не предвещая ни рабочих техсоветов, ни прочих внеплановых заседаний в Минкультуре. Тихую рабочую обстановку нарушил дребезжащий звонок старого, допотопного телефонного аппарата, звонок из приемной директора.
В кабинете директора находился представительный, солидного вида мужчина — хаким (губернатор) Кувинского района Ферганской области. Цель приезда руководителя района — привлечь наших специалистов-архитекторов к проектированию городского парка культуры и отдыха в городе Кува – «Парка Дружбы Народов».Все финансовые и оргвопросы уже принципиально оговорены. Остальное – за архитекторами, необходима командировка на место. Директор института, представив нашего гостя, поручил мне взять этот проект в производство. Заехав домой и захватив необходимые для очередной командировки вещи, я в служебном автомобиле хакима выехал на трассу Ташкент — Фергана. Во время поездки руководитель района поставил передо мной задачи, а проще говоря, было составлено предварительное задание на проектирование. Длинная дорога пролетела незаметно. К гостинице подъехали, когда наступили вечерние сумерки. О гостеприимстве узбекских жителей я знал не понаслышке.
Наш приезд в Куву начался с обильного ужина, по окончании которого я остался в уютном и комфортабельном номере гостиницы. Утром, спустившись в холл, я увидел представителя хакимиата (городской управы), который пригласил меня пройти с ним в чайхану, где уже находились незнакомые люди, ожидавшие меня. В красивой чайхане нас встретил довольно упитанный усатый энергичный чайханщик в цветастом красивом национальном шелковом чапане (думаю, его предупредили: сам хаким и гость из Ташкента будут завтракать у него в чайхане, необходимо быть в надлежащей форме) и гостеприимным жестом пригласил меня к накрытому белой скатертью сервированному столу. На столе уже красиво лежали горячие аппетитные лепешки, эффектно окруженные крупными гроздьями винограда, и персонально перед каждым чайным прибором стояла небольшая ваза со свежим каймаком. Ну какое узбекское застолье без душистого зеленого или черного чая!
Я так подробно описал утреннее меню, потому что нашей группе предстоял долгий подъем на высокий огромный холм, хорошо просматриваемый из-за склонившихся над навесом чайханы зеленых ветвей чинары. Уж чем-чем, а города Ферганской долины знамениты вековыми чинарами. Если бы эти зеленые исполины могли рассказать нам, современникам, предопределяя мое повествование, о жизни и трагедии моего народа, волею судьбы оказавшегося на этой земле…
Подъем на вершину холма, где предполагалось создание одного из крупнейших парков Ферганской области для меня, молодого, не составил большого труда. Хаким (я видел его напряженное молчаливое лицо) старался идти мне под стать, вся остальная свита: начальник милиции, заведующий культурным отделом хакимиата и множество мне не известных сопровождающих, также старались не отставать.
Наконец мы поднялись на вершину кургана. Переводя дыхание на спокойный ритм, я, как-то непроизвольно, отошел от всей группы и оказался в одиночестве. Вдали, за горизонтом, вставало золотистое солнце, предвещая жителям Ферганской долины жаркий день.
Пейзаж был удручающий. Выжженная, сухая, полегшая трава, и вблизи ни одного деревца. Еще полчаса назад, сидя в чайхане под зелеными раскидистыми чинарами, я не мог помыслить, что у подножия холма – оазис, а на самом холме – выжженная солнцем, забытая людьми земля.
На кургане я ощущал твердую, словно каменную, почву, но самой земли практически не было видно. Осторожно передвигаясь по сухой траве, я постоянно спотыкался о какие-то кочки или камни. На глаза стали часто попадаться разбросанные кости крупного рогатого скота. Мелькнула мысль: как они-то здесь оказались? Пройдя дальше по еле заметной тропинке, я чуть было не наступил на останки собаки. «Видимо, погибла в ожесточенной драке за свою добычу. Наверное, у животных, как и в преступном мире людей, свои законы территориального влияния», – подумал я.
Охватив взглядом весь курган, я уже начал в своем воображении проецировать центральную аллею парка и участки будущих парковых зданий и аттракционов. Необходимо было определить место установки центрального аттракциона – колеса обозрения – главного атрибута парков культуры и отдыха.
В какой-то момент я увидел торчащий из земли валун, на который я решил присесть и продолжить анализ дальнейших своих размышлений. Камень, на котором я сидел, еще сохранил свою ночную прохладу. Его годами отполированная осадками и ветром поверхность была сразу «подмечена» ладонями моих рук, и невольно я стал ее поглаживать. Нагромождения сухой растительности вперемешку с кустами верблюжьей колючки, так цепко впившиеся в окаменевшую землю, что даже господствующие ветры не в силах были произвести сезонную санитарную чистку плато, мешали полному визуальному обзору территории. Хаотично разбросанные торчащие из земли камни и, как мне показалось, бетонные блоки, а также ряды высохших деревьев, говорили о том, что здесь когда-то были люди, но с некоторых пор земля эта опустела.
Весь этот пейзаж, несмотря на утренний свежий ветерок, пробудил в моем сознании далеко не радостные, удручающие мысли.
Так вот, сидя на камне и непроизвольно поглаживая гладкую поверхность валуна, я явно ощутил рябь – шероховатость боковой грани своего каменного упора. Не знаю, что мною двигало, но я встал и внимательно стал разглядывать боковую поверхность камня и без особого труда узрел отчетливую надпись: фамилии не помню, но имя навсегда осталось в моей памяти: ЭБАЗЕР, год рождения — 1941, дата смерти — 1944. Стоп! Я сижу на надмогильном камне?! Еще раз внимательно перечитал надпись. Да, это башташ. И башташ ребенка, ребенка моей национальности. Имя ЭБАЗЕР — это наше имя. Дата рождения – это понятно. Но ведь дата смерти – это год депортации. Значит, я нахожусь на могиле ребенка, прожившего всего три года. Непонятно, что происходило со мной, но нахлынувшее тягостное чувство резко отозвалось в моей груди. Явно ощущались учащенное сердцебиение и пульсация в висках
Расчистив руками заросший травой и колючкой участок у камня, увидел, что он находится у изголовья еле заметного холмика. Привстав, стал внимательно осматривать окружавшее меня желтое поле. Да и поле ли это? Изрезанный рельеф, небольшие впадины и холмики, которые выравнивались зарослями травы. Странно, но именно теперь, несмотря на неровность поверхности и густоту зарослей сухого янтака, стали проглядывать холмики и темные пятна каменных и бетонных надмогильников. Почему я сразу все это не заметил, почему? Создавалось впечатление, что кто-то распорядился скрыть от людского глаза эту землю, в которой покоятся останки «чужих» людей.
Теперь уже совсем рядом проглядывало еще одно каменное надгробие – и тоже отчетливая надпись: женское имя, год смерти уже 1946-й, урожденная – селение не помню, но из Крыма. Мне стало ясно, что нахожусь в окружении могил. А это значит, мы все находимся на кладбище – мусульманском кладбище. Сидя на корточках и обхватив руками камень, я ясно представил лицо ребенка – худое, бледное, круглые, почему-то голубые испуганные глаза и высохшие от жажды, вспухшие губки. В три года ребенок еще, конечно, не понимал, что человеку богом дана долгая, интересная жизнь. Ведь рядом с ним всегда его мама, и только мама всегда ему даст вкусный хлебушек и сладкий чай. Наверное, рядом были его сестренки и братишки, наверное, рядом были хартана (бабушка) и хартбаба (дедушка). Если сейчас окунуться в те далекие мысли этого маленького человечка, который всегда видел вокруг себя все только доброе и теплоту своих близких и всех тех, кто так долго ехал с ним в поезде, то, наверное, он подметил, что в последнее время почему-то невеселые и молчаливые мама, хартана, хартбаба.
Как Эбазерчик умер? Отчего? Какова судьба его близких, которые так сильно его любили? Мы этого никогда не узнаем. Одно известно – это горе не только его семьи, это горе всего Крымского Народа.
Подняв голову, чтобы поделиться своим, если так можно сказать, открытием, увидел, что многие из присутствующих, общаясь между собой, негромко обсуждают что-то. Немного зная узбекский язык, понял, что все говорят о кладбище и захоронениях. Не подходя к группе, я продолжил свой целенаправленный осмотр захоронений. Еще полчаса назад среди высохшей травы практически не видно было могил, но когда окончательно уверовал, что нахожусь на кладбище, холмики и камни стали явно выделяться в окружении унылого пейзажа. Практически все надписи сохранились. Читая фамилии и имена, я подметил одну закономерность – все захоронения были датированы сороковыми и пятидесятыми годами. Но самое страшное – это возраст умерших. Среди них преобладали дети и люди преклонного, старческого возраста.
Не обязательно быть человеком впечатлительным, осознавая все происходящее, чувствовать щемящую грудную боль, но, думаю, в такой ситуации от всего увиденного любому человеку было бы не по себе. В сознании проецировались людские судьбы нашего народа, их боль за детей, за матерей и отцов, за близких. Отсутствие жилья, элементарных бытовых условий, теплоты, чувство постоянного голода, дорога, где властвовали жестокость, унижение и беззаконие, сознание того, что их везут на чужбину, отсутствие всякой поддержки, полная неуверенность в завтрашнем дне, болезни, смерть детей и близких — приводили в смятение абсолютно всех. Еще с детства хорошо помню долгие беседы родственников, переживших весь ужас депортации, со слезами на глазах рассказывающих нам, детям, об ужасах тех времен. Люди понимали, что ждать помощи неоткуда. Это уже потом, когда народ не дал себя уничтожить, перенес все немыслимые тяготы своей горькой, несправедливой участи, многие из выживших в те далекие годы всячески пытались забыть прошлое как страшный сон, но ужасы тех времен незабываемы. Правда, в своих воспоминаниях некоторые мои родственники с большой теплотой говорили о посильной помощи местного населения. Конечно, отдельная помощь была, но именно отдельная, а не постоянная.
Еще раз осмотрел всю территорию и вижу, как вся наша делегация сплотилась вокруг хакима: идет серьезная беседа.
Подошел к хакиму. Его лицо было сосредоточено. Еще при первом своем знакомстве с руководителем района я обратил внимание на неразговорчивость, сдержанность этого солидного человека, который на протяжении всего нашего общения умел внимательно слушать собеседника, при этом сохраняя свою доброжелательность. Именно в этой открытости общения проявлялась восточная мудрость, внутренняя культура человека.
Уже подойдя к группе, я для себя решил, что именно мне необходимо говорить заказчику, и в душе чувствовал полную невозможность моего участия, по крайней мере на данном этапе, в разработке проекта парка.
«Кладбище – это то самое место, когда земля уравнивает всех людей, независимо от ранга, занимаемого при жизни места в обществе, вероисповедания, национальности и прочего. Можно достойно прожить полноценную жизнь в окружении близких, в тепле и заботе, в радости и в моменты уныния. Но эти люди нашли свой покой на другом кладбище города. А на этом кургане похоронены дети, женщины, старики, прошедшие все мыслимые и немыслимые тяготы военной и послевоенной жизни, а в последние годы своей жизни – кромешный ад депортации. Они такие же, как и все вы, мусульмане, и жили и воспитывали детей по одному закону – закону Шариата. У этих людей, возможно, не было и выбора другой территории, где их вечный покой никем не был бы нарушен. Алла рахмет эйлесин. Лежащие в этой земле люди — люди моей нации и нашей единой мусульманской веры. Их несправедливо загнали в эшелоны и вывезли на чужбину. Наверное, многие из ваших родителей, родственников жили по соседству с крымскими татарами, и, наверное, работали с ними и общались. А сегодня мы должны на этой земле, на этих костях создать парк, увеселительное место досуга?! В принципе, я не могу диктовать городу свои условия, но я считаю, и это мое твердое убеждение, службы города должны абсолютно все захоронения, как бы много их не было бы, перезахоронить на действующем кладбище города, чтобы на этом холме не было ни одной косточки. И после всего этого необходимо провести по-нашему, по-крымскотатарски, ДУА (поминальную молитву)».
Не буду утверждать дословно, но точно помню – все это было сказано. При этом никто меня не остановил, никто не возразил. Я видел, что многие смотрели на хакима и, видимо, ждали какой-то реакции главы района. Последнее, что я подчеркнул, это то, что я отказываюсь вести дальнейшие проектные работы и просил правильно меня понять и не обижаться.
Ко мне подошел какой-то человек и предложил спуститься вниз. Я посмотрел на хакима, он мне кивнул, что здесь работа закончена, и все мы молча пошли вниз к чайхане.
Спустившись, очистив одежду от пыли и колючек, умывшись, все зашли под навес чайханы. Я как-то сразу обратил внимание, что в чайхане находился местный моложавый мулла в белой чалме, в сером чапане. Чайханщик уже составил столы в один единый длинный стол, накрыл белой скатертью и расставил все необходимое к чаю. Хаким, за все это время не проронивший ни слова, молча сел за стол. Во главе стола сел мулла. После того, как все расселись и наступила полная тишина, глава района встал и начал свою речь. Говорил он медленно, негромко. Он, как руководитель района, сказал, что полностью согласен с моими доводами, которые я привел на кургане, и отметил, что был в курсе того, что на кургане находилось старое кладбище. Сегодня он воочию убедился в этом, но не предполагал реального масштаба захоронений. Говорил он по-узбекски, но учитывая, что смысл должен дойти и до меня, свою речь чередовал и русскими словами. Суть предстоящих действий, по его словам, сводилась к следующему: будет определена территория перезахоронения, причем не по принципу «братских могил», а индивидуально. Он назвал фамилию ответственного за это человека и, обратившись к мулле, по-узбекски сказал, что после полного завершения всех работ по перезахоронению, на освободившейся от могил территории и на месте нового захоронения необходимо провести соответствующие религиозным правилам обряды. И только после этого, теперь уже по-русски, сказал мне, что я вновь должен буду приехать и продолжить дальнейшие работы по проектированию и строительству парка. Закончив свое выступление, хаким обратился к сидящим: есть ли вопросы и предложения? Воцарилась полная тишина. Вопросов не было.
Только сейчас я заметил, что за столом, рядом с самоварной, сидела молодая девушка и все стенографировала.
По завершении, если так можно выразиться, официальной части сидящий по правую руку мулла начал неторопливо, как бы подбирая нужные слова, свою речь. Не все было мне понятно в его выступлении, но мулла говорил, как мне казалось, о нравах, о жизни и воспитании молодого поколения, их обязанностях и законах шариата. Далее мулла перешел к чтению молитвы, по завершении которой засуетилась команда главного чайханщика, и весь стол по принципу скатерти-самобранки стал быстро заполняться блюдами. Нет необходимости описывать все дальнейшее, одно меня успокаивало: заказчик меня понял, принял правильное решение и освободил меня от каких-либо дальнейших объяснений.
В тот же день служебный автомобиль уже затемно привез меня в Ташкент, домой. А утром следующего дня я в подробностях рассказал об итогах моей двухдневной командировки. По завершении моего повествования директор сказал мне, что заказа по парку не будет. Его многолетний опыт подсказывал. Так оно и случилось.
От поездки в Куву у меня остались грустные впечатления. Несколько раз я пытался на автостанции Ташкент – Фергана от таксистов узнать судьбу Кувинского кургана, но они не могли мне дать какого-либо разъяснительного ответа, правда, один из них сказал, что парка в Куве пока еще нет.
Следующие заказы, уже в других исторических городах, заставили меня окунуться в очередную работу, а Кувинская трагедия стала постепенно отодвигаться на второй план, но совсем ее забыть невозможно. Невозможно только по той причине, что наш народ обязан помнить страницы своей истории, и помнит, а я — частица моего народа, и поэтому до сих пор не могу позволить себе оставаться равнодушным к его прошлому.
comments powered by HyperComments