Эльдар СЕИТБЕКИРОВ, «ГК»
Интересен ли для нас Истпарт? Безусловно. Что такое Истпарт? Это Комиссия по истории Октябрьской революции и РКП(б), научно-исследовательское учреждение, занимавшееся сбором, хранением, научной обработкой и изданием материалов по истории Коммунистической партии и Октябрьской революции. Истпарт организовывал местные бюро на территории РСФСР и всех союзных республик. Истпарт издавал свыше 30 журналов и различных сборников. Интереснейшие сведения по истории революционного движения крымских татар можно почерпнуть из сборника Истпарта «Революция в Крыму». Мы же, войдя в Крымский архив, поинтересовались фондом Истпарта, подняв дела дней и лиц минувших. Опись показывает воспоминания участников революционных событий, что-то публиковалось, но не все. Начиная работать с фондом, понимаешь, что придется иметь дело только с долей правды, однобокостью, часто заказными вымыслами. Имеет значение и время написания, 1920-е и 1930-е – это не одно и то же. «Мой путь к комсомолу», автор Измайлова (имя отсутствует), работа написана 17 декабря 1934 года. Одновременно с выпадами в адрес уже осужденных «врагов народа» сколько интересной информации. Давайте вместе знакомиться.
«Родилась я в деревне Сарайлы-Кият Симферопольского района… В детстве эта деревня мне представляла огромное удовольствие – ловила рыбки в речке и лазала по горам, садам и в большинстве нянчила ребенка. Я не понимала горя, особенно обид, нанесенных отцу со стороны хозяина дома. Единственной мечтой была учеба. По окончании начальной школы по обычаю татар я получила строгий приказ отца: «довольно, надо работать». Но, несмотря на это, продолжала думать об учебе, но не верила в реальность моих дум, потому что отец озверело отвечал на каждую мою просьбу – можно ли поехать на учебу? словами «девушке достаточно столько знать, а я тогда имела только 2-летнее образование, но по выдвижении общества работала в школе, а летом помогала отцу в сельском хозяйстве». Конечно, отец был заражен фанатизмом тогдашней среды, если бы даже он не имел против учебы, все равно «высокопоставленные старики в деревне» потребовали бы от него упорядочения этого вопроса.
… Был такой случай: со знакомой девушкой из нашей деревни, Сафие Эминовой, мы однажды приехали в театр без разрешения родных, и что вы думаете: мой старичок с молодым Эминовым Аблямитом (братом Сафие) пришли с дубинами в руках поколотить нас, но, к великому нашему счастью, без билетов их не пропустили, и так обошлось благополучно. …Я устроилась на курсы педагогов, после окончания курсов направлена была в Евпаторию педагогом. Там меня осмеивали татары: вот, мол, приехала обезьяна из Симферополя, ходит открыто и т. д. Все это меня не возмущало, я прощала за их неграмотность, но начался голод, в школу дети почти не стали ходить, я уехала обратно и устроилась в Тотайкое на педагогические курсы. В первое время там учебы почти не было, я терпеливо ждала, а впрочем, и уйти некуда было. Занятия зависели от погоды, если хорошая погода, «сыпятся преподаватели», а если нет, то пошли в лес за дровами.
Преподавательский состав был подобран под непосредственным руководством А. Озенбашлы (бывший заведующий курсами, нынче высланный миллифирковец) из следующих лиц: Чобан-заде – преподаватель филологии – не шутите — филологии, когда большой процент учащихся не умел расписываться. Эбрар Мусини (возможно, Мускиев. – Э. С.) (бывший крупный фабрикант стекольной фабрики) — по геометрии, Бектуре — по родному языку (нынче он в Турции), Одабаш Темурджан (нынче в ссылке) — психологии, Чергеев, бывший офицер, нынче в ссылке, – по русскому языку, Бектуре Хамиде (ныне в Турции) – по рукоделию. Действительно, такой букетик, цель которого заражать молодежь националистическим духом и подготовить против комсомола. Они хотели подготовить для татарской нации «выдержанных педагогов», но ошиблись, не имели такой сильной организации, как партия и комсомол. Правда, тогда комсомольская организация была в стадии организации, не было еще кадров среди татарских ребят, чтобы проводить работу среди учащихся наших курсов. Редко приезжали из Совпартшколы и Рабфака. Правда, нельзя не отметить роль Бургана Мансурова – политрука, который частенько собирал нас и давал знать Озенбашлы. После этого мы начинали воевать против такого руководства… Выступали против педагогического состава, против праздной жизни Озенбашлы и вообще против политики Озенбашлы. Словом, вся наша жизнь была построена на ожесточенной борьбе против администрации, преподавательского состава и кулацких детей, которых мы обозвали хвостами Озенбашлы.
Основная цель нашей борьбы – упорядочить преподавательский состав, чтобы получить определенные знания. Но эта цель не удавалась нам, потому что во главе сидел ярый враг пролетарского воспитания Озенбашлы. Он побеждал — нас преследовали агенты Озенбашлы; сделаешь шаг — и Озенбашлы узнавал. Ему тогда помогали: Эюп Эмир-Сале, Акмулла и т. п. Был случай: он нам запрещал общаться с партшкольцами и рабфаковцами, боясь, что заразят комсомольским духом.
Мы, вопреки запрету Озенбашлы, однажды сидели до 12 часов ночи, но пинкертоны ему передали и, как жандарм, появился Бектуре, заместитель Озенбашлы, и приказал составить список присутствующих и доложить Озенбашлы. Так и было сделано. На второй день Озенбашлы лично собрал нас и назначил «товарищеский суд», а на самом деле настоящий жандармский суд. Этот суд не уступал Лейпцигскому суду, он произнес речь следующего характера: все учащиеся должны слушаться администрацию, поскольку она не желает плохого, каждый шаг без разрешения администрации есть признак недисциплинированности. Я себе думала, что я попала в лапы сильнее, чем прежде. Отец хоть демократичнее поступал: собирал «знатных людей», совещался, а этот действует, как Романов, без всякой демократии. Суд лишил меня питания на месяц и запретил поездки за пределы Тотайкоя, и перебросил на низовую работу… Цель этого суда была та же самая, чтобы усилить влияние для проведения основной установки. Это нас не пугало. Мы все же продолжали по-старому противодействовать. В 1923 году вследствие реорганизации перевели нас в Симферополь в женскую школу «Дарульмуалимат». Здесь нас встретила еще более сильная, чем националисты, лапа — Темурджан – заведующий школой. Состав учащихся — большинство кулацкие дети. Дочь Муслюмова, племянница Сейдаметова Джафера. Дочь Тулев Челебия, дочери Кудуса Эфенди, дочери крупного кулака из Алупки и т. п.
Все внимание руководящего состава было сосредоточено на них. Мы сталкивались с администрацией очень часто, запрещали нам сообщаться с Совпартшколой и Рабфаком. Боясь, что сагитируют в комсомол. В день «знаменитой свадьбы» Озенбашлы Одабаш мне не разрешил поехать в Тотайкой, боясь, что ляпну что-либо и обижу Озенбашлы. Я любила в глаза резать, невзирая на лица. Мне часто за это попадало.
Говорить и выступать – нас не стало удовлетворять. Мы в группе — Аппазова Зейнеп, Азизова Урие и Керимова Фатьма выпустили стенную газету без ведома Одабаша, где критиковали все недостатки администрации и «привилигированных девчат». Выпуск этой газеты беспокоил кулацких девчат, они почувствовали и жаловались и потребовали от Одабаша запрещения. Он вызвал нас, начал воздействовать и заключил следующими словами: «Газета – это орган широкой массы: если выпускать, то всем вместе». Мы, конечно, знали, что газеты — орган широкой массы, но какой массы – это вопрос. Словом, агитация Одабаша не подействовала, мы не сдались и решили вывесить газету в день вечера, на котором присутствовали рабфаковцы и совпартшкольцы. Нас преследовала группа и упорно потребовала изъятия газеты. Наконец вечер назначен и газета вывешена. Не успели оглянуться, газеты не стало. Грязная рука врагов не постеснялась сорвать ее со сцены. Кому было жаловаться? Одабаш только самодовольно улыбнулся, но это нас еще больше обозлило против администрации и тех девушек, которые совершили этот поступок. Не хватало у нас организованности и не было руководства, чтобы доложить куда следует. Так и замяли. Через некоторое время вследствие реорганизации нас опять перевели в Тотайкой. К нашему приезду в техникуме комсомол был оформлен, организована ячейка. С первого дня я вступила в комсомол и почувствовала реальность борьбы. У Озенбашлы был принцип — всех вступающих приглашать к себе и уговаривать об отсрочке вступления в комсомол ввиду неподготовленности и т. д. и т. п. Но меня не вызывал, наверное, боялся, что отвечу резко. Основная цель нашей ячейки была во что бы то ни стало добиться смены руководства. Секретарь ячейки тов. Пенерджи и другие более передовые комсомольцы стали часто посещать ВЛКСМ и другие учреждения и наконец добились смены. При Озенбашлы мы частенько собирались в лесу, опасаясь доноса и срыва работы. Его сменил Бекиров Мустафа, мы окружили его симпатией, и действительно получили свободу. Слух о назначении Озенбашлы зам. Наркомфином нас удивил. Мы тогда не знали положения вышестоящих организаций, не имели понятия о роли националистов…»
Возможно, мы когда-нибудь узнаем, кто есть кто некто Измайлова, вероятно, известная для своего времени личность. Не будет ничего удивительного, если она сумела сделать карьеру, а потом разделила участь очередной волны жертв политических репрессий. Бить лежачего во все времена считалось делом неблагородным, но при определенных обстоятельствах – выгодным. Было бы неправильным прервать здесь повествование, показав одну только точку зрения, тем более имеется позиция второй стороны, изложенная шестью годами ранее во время изнурительных допросов. Согласно конспекту вопросов к следствию по делу А. Озенбашлы имеются пункты:
- О его группировке в Татпедтехникуме, концентрация врангелевских офицеров в качестве учителей;
- Инцидент с исключением антисоветской группы учеников.
Следствие интересовалось этим неоднократно во время допросов, растянувшихся на много месяцев. Поэтому, сгруппировав отдельные показания Амета Озенбашлы, представляю их вниманию читателей.
«Основное ядро учебной части курсов Татподотдела Наробраза сконструировал из состава тех же учителей, которые были командированы на курсы в общем порядке и которые жили там же на курсах. В их числе был учитель русского языка – Асан Чергеев и преподаватель математики, если не ошибаюсь, Мускиев Эбрар. О том, что Чергеев Асан был офицером, я знал, ибо он был крымским татарином. Но что Мускиев был офицером, я не знал, ибо, когда его впервые я увидел в Татподотделе, он был в штатском костюме, и мне его отрекомендовали как хорошего учителя и к тому же одинокого, что имело значение при жилищной тесноте на курсах. Когда же я спросил возможность пребывания на курсах Чергеева Асана в Татподотделе, мне ответили, что об этом мне нечего беспокоиться, поскольку командировку дает подотдел, то ответственность с меня, как с завкурсами, отпадает. Сейчас хорошо не помню: Чергеев ли или Мускиев был арестован КрымГПУ раньше? Во всяком случае, когда по поводу случившегося ареста я донес начальству, то Чобан-заде Бекир, тогда уже бывший членом президиума КрымЦИКа, переговорил с т. Гавеном, и вскоре оба были выпущены на свободу.
Состав курсов носил текучий характер. Наконец в силу того обстоятельства, что курсы эти были так широко раскинуты и обстановка вполне благоприятствовала возможности полового общения между девочками и мальчиками, что в то время еще нельзя было считать допустимым из-за того, чтобы в глазах населения курсы не приобрели славу дома свидания, нужно было каким-то образом наладить дело, чтобы затем не краснеть за могущие быть последствия. В случае чего-нибудь, безусловно, ответственность должен был нести я как заведующий. Для того чтобы быть спокойным за положение дел на курсах или в техникуме за время своего отсутствия, что случалось очень часто, я нашел целесообразным прибегнуть к следующему методу. Из числа курсантов, внушающих доверие к себе и проявляющих активность как в учебе, так и хозяйственных сторонах курсов, и занимавших ту или иную выборную должность как караульный начальник, ответственный дежурный по пансиону, я приглашал временами к себе для собеседования на выдвигаемые повседневной жизнью курсов вопросы и через них старался поддерживать на курсах среди массы курсантов необходимый для процветания курсов порядок. Некоторые комсомольцы, слышавшие звон о «свободной любви», но не знающие, где он, стали сначала бормотать под нос, а позднее более откровенно высказывать свое недовольство по поводу «отсталых взглядов» администрации относительно полового вопроса. Я, как местный работник, более или менее хорошо знакомый с местными условиями и традициями, выступал в защиту необходимости проведения на курсах скромного образа жизни, что не нравилось молодежи. Часть учеников, защищавшая мою позицию, как в этом вопросе, так и в других сторонах жизни курсов, почему-то стала называться моей «группой».
Инцидент с исключением антисоветской группы учеников имел место, насколько мне помнится, в последние месяцы моего пребывания в техникуме. Мой помощник Мустафа Бекиров желанием дискредитировать меня и самому сесть на мое место стал разжигать страсти между комсомольцами и старыми учениками, вроде Эюба Эмир Сале и др., с которыми я работал чуть ли не с основания техникума и которые поэтому считались моими приближенными, и добился их исключения Наркомпросом Мухитдиновым. Для того чтобы придать классовый характер этому исключению, к этой же группе исключенных было присоединено несколько учеников — сыновей кулаков. Поскольку означенная группа учеников пострадала из-за близости со мной, я ходатайствовал, как в Наркомпросе через т. Чобан-заде, так и в Татбюро ОК через Дерен-Айерлы, чтобы дали возможность окончить школу.
Что касается работы комсомольского кружка на самих курсах, то, хотя я не мог быть посвященным во все детали его работы, у меня складывалось впечатление, что там не было умелого руководства. Райком комсомола не мог уделять достаточного внимания и мне, например, очень часто приходилось слышать, как курсанты насмехались над теми «инструкторами», которые приходили просвещать по партийным вопросам курсантов, членов комсомольского кружка. Об этой ненормальности я докладывал как Хамзину, так и Мухитдинову. Когда однажды Мухитдинов, приехав ко мне на проверку учебно-воспитательного дела на курсах, стал меня упрекать в том, что на курсах незначительный процент комсомольцев, что я не даю будто бы хода росту комсомола, я, помню, Мухитдинову сделал следующее предложение: «Я человек беспартийный, за партийным делом не могу следить, но, тем не менее, вполне соглашаюсь с Вами, что на курсах, имеющих областной характер и долженствующих выпускать будущих воспитателей, безусловно, партийное воспитание должно быть поставлено солидно, а поэтому я бы предложил Вам, тов. Мухитдинов: откажитесь от наркомата и переходите на непосредственную педагогическую работу по части, хотя бы, партпросвещения, ибо, как видите, тут нужен сильный лектор». В ответ на это тов. Мухитдинов, помню, только лукаво улыбнулся.
Я устраивал вечера с национальными песнями «чин», рекомендовал учащимся собирать народную терминологию по ботанике, анатомии, физике и другим дисциплинам. Должен сказать, что если я в своей воспитательно-педагогической работе и высказывал некоторый уклон в сторону предупредительного и осторожного отношения к национальным традициям, бытовым особенностям и местным условиям, и если я позволял себе сочетать с советской педагогикой идею развития национального языка и культуры, то это я делал отнюдь не в целях противопоставления национального момента коммунистическим принципам, а в силу создавшегося у меня представления о существовании гармонии между этими моментами. Где бы и в какой бы среде человек не находился, не нужно забывать своего происхождения и нужно работать для просвещения и поднятия культурно-экономического уровня татарских трудящихся масс; своим происхождением и средой, откуда вышел, гнушаться не следует, как делали некоторые учителя, вышедшие из бывших учительских семинарий. Подобные мысли я пропагандировал среди учеников. Приходилось касаться и вопроса вхождения в ряды комсомола; я ни внешне, ни внутренне не старался препятствовать, отговаривать, а только говорил, что, по моему мнению, можно быть в комсомоле и в партии, но не забывать, что ты татарин, что татары в Крыму самостоятельная нация и нужно работать для их культурно-экономического поднятия.
Я, с одной стороны, идя навстречу настояниям товарищей, как партийных, так и беспартийных, а с другой стороны, будучи одухотворен предоставленной Соввластью широкой возможностью культурного обслуживания отсталых татарских масс, согласился тогда заведовать и создавать означенный педтехникум, совершенно отбросив в сторону свою личную карьеру по врачебной линии, по которой мне неоднократно сулили ученые степени, при незакрытом тогда еще Крымском университете».
Итак, мы имеем две позиции — учителя и ученика. Как рассудит история, это право предоставлено и нам — автору и читателю. Завершая материал, хочу поведать об эпизоде, рассказанном в редакции лет 15 назад Рушди-ага Поляхом. Его отец, Вели Полях, высокопоставленный партийный деятель Крымской АССР, репрессированный сталинским режимом, отсидев свой срок, не любил вдаваться в воспоминания. Однажды Рушди-ага устроил ему встречу с таким же репрессированным коллегой, оба просидели всю ночь напротив друг друга, не проронив ни слова. Их одолевали тяжелые думы…
А. Озенбашлы с супругой Анифе-ханым на второй день после их «знаменитой» свадьбы
comments powered by HyperComments