Хотя интерес к истории Крымской АССР 1921 — 1945 гг. не утихает, а появляющиеся публикации и научные труды свидетельствуют, что работа временами и местами ведется, многие яркие и трагические страницы этого кратковременного государственного образования остаются неисследованными. Конкретизация сфер и направлений жизни показывает глубокую политизированность, порой и грубую ангажированность исследований, открытое перенесение научных вопросов в современную политическую плоскость.
В крымскотатарской среде период Крымской АССР находится в поле зрения нескольких ученых, в СМИ и социальных сетях этот вопрос в основном освещают журналисты и всевозможные блогеры, авторы, чьи публикации чаще всего базируются исключительно на уже выявленных и опубликованных учеными материалах.
К развернувшимся спорам о том, по какому принципу создавалась Крымская АССР: «национальному», «национально-территориальному» или «интернациональному», сегодня добавляется совершенно иной подход в освещении событий первой половины ХХ века.
Так бывший директор Российского института стратегических исследований (РИСИ) Леонид Решетников отмечает: «Таким образом, в феврале 1917 г. рухнули государственные и духовные опоры русского народа, произошел серьезный надлом его традиционного национального кода, окончательно сломленного всеми последующими событиями. Главной целью Февральской революции была замена русской православной цивилизации на западную, так называемую демократическую, с ее прагматизмом и либеральной идеологией. Оценивая эти устремления вождей Февраля, Иван Ильин отмечал: «Какое политическое доктринерство нужно было для того, чтобы в 1917 году сочинить в России некую сверхдемократическую, сверхреспубликанскую, сверхфедеративную конституцию и повергать с ее наиндивидуальнейшей историей, душой и природой в хаос бессмысленного и бестолкового распада». Последующие преступления большевизма заслонили в глазах современного общества преступления Милюкова, Гучкова, Львова, Родзянко, Керенского и прочих творцов Февраля, ниспровергателей исторической России. Но суд истории над ними состоялся, и было бы неправильно замалчивать его приговор. Гибель самодержавия неминуемо привела к гибели России и к распаду единого государства».
Историческая наука в своей практике не отличалась единством взглядов, поэтому дискуссии здесь – естественный процесс, но события и факты требуют исследований и раскрытия.
Одним еще далеко не изученным вопросом остаются репрессии, происходившие в Крымской АССР в 1920 – 1940 годах.
Несмотря на то, что обнародованы многие списки репрессированных и краткие сведения о них, сами материалы уголовных дел продолжают хранить молчание.
И если уголовные процессы 1937 — 1938 гг. над отдельными крымскотатарскими общественно-политическими деятелями были исследованы учеными Д.Урсу, Р.Хаяли и другими немногочисленными авторами, то индивидуальные уголовные дела – фигурантов процесса над «братьями Муслюмовыми», «Дело Вели Ибраимова», «Дело Милли фирка» 1920-х годов — еще ждут исследований и широкого освещения. В этом и заключается остающаяся до сегодняшнего дня тайна процесса «Милли фирка».
Дело «Милли фирка» — это не только обнародованные список обвиняемых с фотографиями и обвинительные заключения и приговоры, но и персональные протоколы допросов, являющиеся важными, а порой и единственными источниками информации, из которых можно почерпнуть биографические сведения и проследить общественно-политическую деятельность известных лиц в Крымской АССР.
Непосредственно в архивном деле «Милли фирка» на первом листе фигурирует следующий текст: «В 1935 году, при разработке центрального архива ВЧК-ОГПУ-НКВД, под архивным номером 551850 зарегистрировано дело крымскотатарской партии под названием «Милли фирка»… В 1927 — 1928 годах антисоветская деятельность «Милли фирка» была пресечена органами ОГПУ… Дело отнесено к особому архиву, перешито и технически оформлено в 48 томах… 48-й — фотоальбом».
Итак, 47 томов текста, хотя по делу проходили 63 человека, но были и те, кто сбежали или освобождены из-под стражи. Мне одному из немногих довелось работать с делами Амета Озенбашлы, арестованного в 1928 году, и Сеит-Джелиля Хаттата, Асана Рефатова, Умера Ипчи, Тейфука Бояджиева, репрессированных в 1937 — 1938 годах.
Но если дело Амета Озенбашлы было объемным, с большим количеством побочной информации, характеристикой политических процессов в автономии, то дела 1937 — 1938 годов нередко представляли собой тонкие папочки с аккуратно отпечатанными протоколами допросов, обвинительным заключением и приговором. Как выяснилось потом в результате исследований, часто протоколы печатались следователями заранее с надуманными обвинениями и признаниями, а арестованных под пытками заставляли их подписывать.
Наблюдается разница и в ведении дел и в фиксации фактов. Так в деле А. Озенбашлы фигурирует следующий документ:
«Начальнику Восточного отдела ГПУ Крыма. Рапорт. Настоящим доношу, что согласно ордера №612, в ночь с 12 на 13 апреля мною совместно с Уполномоченным Восточного отдела т. Забелевым и комендантом т. Самарским был произведен обыск у гражданина Озенбашлы Амета. Придя на квартиру Озенбашлы Амета с понятыми и предъявив первому ордер, тот после долгого рассмотрения ордера заявил, что это очевидно является недоразумением в результате какого-нибудь ложного доноса. Когда мы намеревались приступить к обыску, гражданином Озенбашлы был задан вопрос, кто из нас будет руководить обыском, и получив от меня ответ, что обыском буду руководить я, Озенбашлы спросил мою фамилию, на это мною было предложено еще раз посмотреть на ордер, где указана моя фамилия. После этого Озенбашлы обратился ко мне с просьбой, чтобы он мог внимательно следить за обыском. Я не стал против этого возражать и стал первым производить обыск, передавая т. Забелеву книги и переписку на татарском языке для ознакомления и заключения. Когда Озенбашлы убедился, что мы откладываем для взятия с собой порядочное количество переписки и документов, без особенно внимательного просмотра каждого документа, ибо внимательно просматривать каждый лист в имевшейся груде бумаг не было физической возможности, то Озенбашлы предложил одному из нас начать составлять подробную опись всего с указанием каждого документа. На это ему было нами заявлено, что составлять подобную опись здесь во время обыска нет возможности, ибо это займет целые сутки времени, и что такую опись мы можем составить в ГПУ Крыма в присутствии его, а здесь, на его квартире, можем в присутствии его опечатать отобранные материалы, и даже его печатью, если это ему удобно.
Озенбашлы на это сначала не согласился, заявляя, что он имеет опыт, когда при Врангеле отобранная у него переписка после обыска вдвое увеличилась. В результате пришли к соглашению, что все отобранное будет завязано, запечатано печатью ГПУ Крыма и Озенбашлы, что и было сделано. Когда нами была попрошена у Озенбашлы бечевка, еще кроме им уже данной, чтобы завязать материал, то Озенбашлы заметил, что жандармы раньше приходили со своими бечевками и почему мы не имеем своей. Получив ответ, что мы не берем пример от жандармов, Озенбашлы стал говорить, что идет нам навстречу и обращается хорошо, а когда же к нему в студенческие годы приходили жандармы делать обыск, то он не встал даже с кровати и не зажег лампу, а предложил им делать это самим, если это им надо.
Квартира Озенбашлы состоит из четырех комнат, которые все полны книг, переписок, сундуков, чемоданов и т.д. Обыск производился с полпервого часа ночи до пяти часов утра.
Не обысканными остались:
- Библиотека (большой шкаф с книгами);
- Чемодан – ключа от которого не оказалось;
- Сундук большой запертый;
- Сундук маленький, завязанный веревкой и запертый, который по заявлению Озенбашлы принадлежит доктору Ревизирскому, который будто бы находится на Кавказе и, выезжая в 1924 г., оставил этот сундук у Озенбашлы.
Все означенное опечатано и оставлено на сохранение под расписку на протоколе обыска гражданке Озенбашлы Анифе – жене арестованного. Озенбашлы Амет арестован и помещен в камеру.
13 апреля 1928 года Уполномоченный Восточного отдела Рунге».
Наличие в деле такого документа не исключает возможности существования подобных рапортов и по другим арестованным.
Перечень вопросов, определенных следствием, и ответы на них содержат информацию, которую не встретишь ни в газетных публикациях того времени, ни в официальной переписке.
Ценность материалов уголовных дел я продемонстрирую еще на одном документе. Во время следствия нередко к «делу» приобщались отдельные протоколы допросов подельников. Так и в нашем случае в деле Амета Озенбашлы оказались показания Амета Хайсерова, вернее его биографические данные.
Амет Хайсеров считался ближайшим соратником, личным секретарем председателя КрымЦИКа Вели Ибраимова, обвинялся в бандитизме и был расстрелян. Имеющиеся о нем довольно скудные сведения, в основном негативного характера, дополнит следующая информация из уголовного дела.
«Я родился в деревне Ай-Василь Ялтинского района в 1896 г. Отец мой жил бедно и работал по найму у зажиточного в Ялте Умерова. После отец вместе с другом-компаньоном снял в аренду постоялый двор в Ялте. Спустя несколько лет, отец вошел пайщиком в бакалейный магазин, туда же, т.е. в магазин, отец устроил и меня. Я работал первый год в качестве мальчика, а потом меня перевели приказчиком с окладом 25 рублей в месяц. До поступления в магазин, я окончил сельскую школу. В магазине приказчиком я проработал до призыва на военную службу, т.е. до 1915 года.
В 1915 г., 8 августа, я был призван на военную службу. Меня отправили в г. Симферополь, в 34 запасной полк, в 1-ю роту рядовым. На фронт меня не отправили по болезни, а устроили в музыкальную команду 34 полка, где прослужил до начала революции 1917 г… В 1918 году, в каком месяце вспомнить не могу, было, кажется, летом, я уехал в Турцию, в Константинополь, там прожил месяца два с половиной и оттуда выехал на Кавказ, в Батуми. Там я прожил месяца два, оттуда вместе с матросами поехал в Крым. В г. Гагры меня задержали, там я поступил в грузинскую народную армию, где прослужил один месяц. Участвовал в боях против Деникина. После меня отправили в г. Поти, оттуда в Батуми. Пока я путешествовал по Кавказу, то Крым был занят белыми. Из Батуми я приехал в Крым, здесь меня как дезертира задержали, направили в комендантскую команду г. Ялты, там оставили на службе. В команде я прослужил месяца 1,5 — 2. После меня освободили от службы как единственного кормильца, т.к. отец мой был старик, а семья была большая.
После этого я уехал в деревню Коккоз Бахчисарайского района, где вошел в артель, состоящую из 10 человек. Мы арендовали фруктовый сад и табачные плантации у бывшего князя Юсупова. В этом саду я работал до прихода Советской власти. Тогда я имел связь с доктором деревни Биюк Озенбаш Чапчакчи. Последний вел агитацию среди татнаселения о том, чтобы не шли в армию белых. Об этом мы знали, и я бы сказал, мы были под влиянием Чапчакчи.
В бытность в Крыму белых, на имение князя Юсупова был налет красно-зеленых, я тогда оказывал им содействие. Красно-зеленые арестовали пристава и нескольких стражников, которых забрали с собой. За это меня арестовали, я сидел дней 5 — 6.
В 1920 г., как только пришла Советская власть в Крым, Коккозский Военревком назначил меня помощником заведующего совхозом бывшего имения князя Булгакова, там я активно участвовал в культпросветработе. Прослужил там месяцев 4 — 5. Бывший князь Булгаков в то время скрывался в районе. Население не верило в прочность Советской власти, скрывало много имущества, принадлежавшего Булгакову. Продовольственный комитет, узнав об этом, предложил мне реквизировать все имущество Булгакова, которое скрывали, и передать его в Продовольственный комитет, что я и сделал. После этого мне в Коккозе оставаться было опасно, т.к. Булгаков натравливал население против меня. Я уехал к себе в деревню Ай-Василь. Там меня избрали членом сельского ревкома. Потом меня вызвали в г. Ялту, в ГПУ, там бывшие уполномоченные по борьбе с бандитизмом Петерсон и Кабанов предложили мне работать в отряде политгруппы, на что я согласился и начал работать. Месяца через 3 — 4 мы приехали в Симферополь. За службу в политгруппе меня командировали в горы для связи с бело-зелеными татарами, которых я уговорил, согласно данного мне задания, спуститься с гор.
Результатом моей работы было: все татары бело-зеленые, находившиеся в горах, спустились, и их принимала комиссия из Москвы в деревне Фоти-Сала в 1921 г. Результатом сдачи татар была разложена банда бело-зеленых. По ликвидации бело-зеленых банд, я поступил в нарком национальностей в Симферополе, а потом заболел в конце 1921 г. и уехал к себе домой, в дер. Ай-Василь.
В 1922 г. в связи с появлением в крымских горах бело-зеленых банд, состоявших в большинстве из офицеров и разных лиц, в Крыму для борьбы с бандитизмом была организована Чрезвычайная тройка куда вошли председателем Вели Ибраимов, членами – Тимошенко и Скрынчук. Следователем тройки был Донской, комендантом тройки – Измайлов (казанский татарин). При Чрезвычайной тройке был кавалерийский эскадрон и рота пехоты под командой Трапезникова. Меня вызвал В.Ибраимов для работы в тройке, а потом меня назначили начальником агентуры при тройке. До поступления в тройку я был связан с ЧК, в частности, с председателем Рохтенбергом, Поляковым и другими, что и послужило рекомендацией для назначения меня начальником агентуры. У меня в агентуре работали человек 8. Я, помню, использовал для работы из бывших скрывавшихся Эмира Усеин Амета, Садыка Шпан и других. Были в качестве агентов сотрудники ЧК.
Никогда никого самостоятельно не расстреливал. Вели Ибраимов, будучи председателем Чрезвычайной тройки, иногда освобождал бедняков и никогда не арестовывал мелких воров, за что получал нарекания. По отношению к бандитам Ибраимов был жесток.
В некоторых деревнях Крыма, где было особенно развито воровство, местные военревкомы организовывали Комиссии по борьбе с воровством, никакого отношения они к тройке не имели…
В деревне Дерекой была комиссия по борьбе с воровством, в нее входили кулаки и лица духовного звания. Председатель сельсовета — Диттанов Бекир, бывший поручик, адъютант Джафера Сейдамета. Впоследствии Диттанов был секретарем райисполкома и влез в ВКП(б).
В деревне (название неразборчиво – Э. С.) была организована комиссия по борьбе с воровством, фактически зверски мучbвшая крестьян. В эту комиссию входили мулла, учитель Агаев и др. Узнав об этом, Чрезвычайная тройка разогнала эту комиссию. Подобных комиссий было ликвидировано много.
В бытность сотрудника Чрезвычайной тройки, я помню в Бахчисарае в конце 1922 г. было организовано восстание. Во главе восставших были Лагунов (впоследствии был расстрелян) и Пирогов. Они захватили два пулемета и др. оружие, ограбили ПомГол и скрылись в горах Чуфут-кале. Для ликвидации банды направлены партшкольцы, но они ничего не смогли сделать. После туда выехала Чрезвычайная тройка с отрядом в 45 человек. Бандиты были частью пойманы и частью разбежались. Пирогова и Лагунова я лично поймал сам. В числе пойманных был и Февзи Мусаниф и еще один комсомолец. Из числа пойманных были и бедняки, которые были обмануты Лагуновым и Пироговым, их Вели Ибраимов амнистировал…
Вспоминаю, за мою работу в Чрезвычайной тройке по борьбе с бандитизмом сессия КрымЦИКа представила меня к награде Орденом Красного Знамени».
По делу «Милли фирка» проходили известнейшие личности, вышедшие из крымскотатарской среды: участники национального движения, поэты, литераторы, педагоги. Полноценно не исследована, например, фигура Халиля Чапчакчи, редактировавшего газеты «Голос татар» и «Крым», его работа в должности наркома здравоохранения Крымской АССР, как сложилась его судьба после оглашения приговора.
Открытым остается вопрос, почему бывшим курултаевцам — как Озенбашлы, Чапчакчи, Хаттату, А.Одабашу — первоначально вынесенную высшую меру наказания заменили 10 годами концлагерей, а молодого Амди Гирайбая или Турупчи Омер Джелиля расстреляли.
Семьи репрессированных часто не ведали о судьбе близких людей, а если и знали, то нередко скрывали от детей, пытаясь сберечь их благополучие. В стране менялся режим, но семейные тайны уходили со старшим поколением. В моей журналистской практике приходилось общаться с детьми репрессированных деятелей. Будучи в зрелом возрасте, они обладали скудными сведениями о своих родителях. Эти дети, сами прожив до глубокой старости, ушли в мир иной, так и не ознакомившись с делами своих отцов, хотя я им рекомендовал обязательно это сделать. Здесь хочу вспомнить добрым словом Рушди-ага Поляха, который обратившись в органы, получил доступ к делу отца – Вели Поляха, подготовил и опубликовал в «Голосе Крыма» материал.
Всестороннее исследование истории Крымской АССР далеко от завершения, и вряд ли оно будет полноценным, пока подробности уголовных дел над репрессированными деятелями не будут раскрыты. Такова тайна фигурантов дела процесса «Милли фирка».
comments powered by HyperComments