У своего триптиха «Стена», в камнях которой высечены трагически значимые даты, когда создавались все новые препятствия на пути возвращения на родину
Картины, пронзенные болью,
Израненной птицей душа
Бьется, трепещет и рвется,
Но вокруг лишь глухая стена,
Стена ненависти, зависти, злобы,
В каждом камне страданий слеза.
Разве сломленный духом смог бы
Кистью высечь искру из холста?
Даже камни скорбя заплачут,
В памяти боль храня.
Время в Прошлое пристально смотрит
И с полотен кричит: «Унутма!»
Имя известного крымскотатарского художника Рустема Эминова многим знакомо по серии картин «Унутма», посвященных депортации. До боли знакомые лица стариков, женщин, в чьих глазах страдания, ужас и скорбь, врезаются в память и переворачивают душу, и наверное, каждый из нас видит в них своих дедов, отцов, бабушек и матерей. Эти работы настолько понятны и близки нам, они ранят в самое сердце, не давая покоя, заставляя вновь и вновь искать и находить в себе силы, бороться и противостоять злобе, ненависти и лжи, как когда-то, в те страшные годы, находили в себе силы наши родители. Кто-то из критиков, быть может, упрекнет нас в «консервации синдрома репрессированного народа, в значительной мере преодоленного другими депортированными в сталинский период народами», но этого забыть и тем более простить нельзя…
Подобно знаменитой серии картин норвежского художника Эдварда Мунка, пронзительно кричащих прислушаться к внутреннему голосу, цикл работ крымского художника Рустема Эминова яркими эмоциональными образами, палитрой человеческих чувств передает крик человеческой души: «Унутма!» (Помни!).
Трагическая тема депортации принесла известность картинам Рустема Эминова, сегодня широко используемым в качестве заставок, иллюстраций в печати, социальных сетях, на различных мероприятиях, почтовых конвертах и даже памятных монетах, но к сожалению не всегда с упоминанием имени автора. Серия «Унутма» (или известная больше как «Депортация») звучит уже на разных языках репрессированных братских народов и часто используется в даты годовщин их выселений. С автором этих незабываемых картин, неустанно созидающим над новыми сложными темами, тесно связанными с историей и проблемами народа, мы встретились накануне его 70-летия, чтобы пообщавшись, тонкими штрихами набросать для себя портрет настоящего Художника, не только Мастера кисти, но и Мастера слова.
Родился Рустем Эминов 13 апреля 1950 года в творческой семье. Его отец Кязим Эминов – художник, член Союза художников СССР, Заслуженный деятель искусств УзССР. Мама Эсма Абибуллаева — мастер по художественной росписи ткани. Работала на ташкентской фабрике «Сувенир», где вручную расписывала платки из крепдешина, шелка.
С 1968 по 1973 годы Рустем Эминов учился на художественно-графическом факультете Ташкентского педагогического института имени Низами, после окончания которого работал на комбинате «Рассом» при Художественном фонде УзССР. Его творческая деятельность началась в 1974 году с участия в Первой Республиканской выставке молодых художников. С тех пор работы Рустема Эминова экспонировались на Всесоюзных и Республиканских выставках. Успешно сочетая творческую деятельность с педагогической, он работал преподавателем на кафедре рисунка и живописи, сначала в Ташкентском педагогическом институте и Художественном училище им. П.Бенькова, позднее — в дизайн-колледже имени А.Ходжаева. После возвращения на родину — на кафедре изобразительного и прикладного искусства Крымского инженерно-педагогического университета.
С 1988 года Р.Эминов — член Союза художников СССР, с 1992 года – Творческого союза художников при Академии художеств Республики Узбекистан, с 2005-го — Национального союза художников Украины. Его картины представлены в фондах Государственного музея искусств и дирекции художественных выставок и панорам Ташкента, Музея культурно-исторического наследия крымских татар в Симферополе, Дома-музея И. Гаспринского в Бахчисарае, в частных коллекциях в США, Израиле, Малайзии, Южной Корее, Австралии, Турции.
Отец сам сделал из себя Художника
— Рустем-бей, расскажите, пожалуйста, немного о родителях и самых ярких картинках детства.
— Да, время пролетело быстро. Казалось, еще только вчера ребенком гулял с родителями в саду рядом с домом, а уже седьмой десяток позади. В юности думал, что возраст 40 — 50 лет это уже ого как много, а мне уже на днях семьдесят, и вроде как совсем ничего.
Родители познакомились где-то в 1948 году, в материальном отношении жили, конечно, как и многие переселенцы, очень тяжело. У них и свадьбы как таковой не было. Отец год жил в Самарканде и очень успешно учился в Художественном училище, пока руководство не обратило внимания на его национальную принадлежность. Несмотря на отличную успеваемость, он был отчислен. Через год училище было переведено в Ташкент, и он сумел восстановиться в новом училище сразу на втором курсе.
В 1951 году в Ташкент приехали преподаватели ведущих художественных институтов с целью отбора талантливых студентов для продолжения их обучения в Москве и Ленинграде. Из группы, где учился отец, в список счастливчиков попал он и его сокурсник Эдик Калантаров. Это был такой шанс…, но, к великому сожалению, воспользоваться которым моему отцу было не суждено — пресловутый национальный вопрос и семья с малолетним ребенком (к тому времени мне было всего полтора года, оставить нас и ехать в Ленинград или Москву учиться отец не мог). Помню, мама рассказывала, как он тогда переживал. От обиды и безысходности он не мог найти себе места, а потом сжал кулаки, встал и твердо сказал: «Я сам из себя сделаю художника, безо всяких академий!» И сделал!!! Благодаря природному трудолюбию, неустанной работе над собой и осознанию того, что для того чтобы быть признанным, представителю «неугодной нации» нужно быть не на одну, а на две головы выше своих коллег-художников. Собственно, так и случилось.
Его товарищ Эдик тогда поступил и окончил ВГИК, позже работал на «Узбекфильме», но и отец своей работоспособностью добился многого. Когда он на секции художников представил свой отчет о двухмесячной работе в Гурзуфе в Доме Художников им. К.Коровина, все поразились. Не менее ста прекрасных этюдов за столь короткий срок. Вдохновением и движущей силой для него была родная земля. Оказавшись на ней, он, как птица, вырвавшаяся из многолетнего заточения в клетке, старался успеть запечатлеть все, забывая о сне, пище и отдыхе. Этот труд был по достоинству оценен специалистами. Около тридцати работ из той гурзуфской поездки были приобретены Ташкентским музеем искусств, где хранятся по сей день.
А самая яркая картинка из детства, в которой и боль, и любовь, и тоска, — это воспоминания об Ибраиме-картбаба и Арзы-буюкана, на руках у которых я вырос. Их дом, в котором они жили в Паркенте, был всегда полон гостей. Часто за чашечкой ароматного черного кофе вспоминали отнятую Родину. Эти воспоминания продолжались далеко за полночь и порой сопровождались слезами. Я всегда сидел на коленях у деда. Мне было непонятно многое из того, о чем они говорили, но чаще всего звучало одно слово – Крым. Позже эти детские воспоминания вылились в поэтические строчки:
…Июньский вечер… звезды серебрятся,
Зной отступил… прохладой веет от реки,
И, как обычно, в этот час уже стучатся
В дом к деду моему соседи старики.
Звучат приветствия и ритуальные вопросы…
Южнобережцев речь певуча и мягка.
И вот уже дымятся папиросы…
Какой же черный кофе без дымка!
Уютно мне у деда на коленях
Сидеть и слушать мудрых стариков.
У них два слова – «Крым» и «Выселенье»
Звучат гораздо чаще прочих слов.
Я вижу, как при слове «Крым» светлеют лица
И как при слове «Выселенье» гаснут взоры.
Годами эти разговоры будут длиться,
Конца не будет этим разговорам.
Я слушал их печальные рассказы
И постигал сознанием своим
Ту Землю, что не видел я ни разу,
Мой Отчий Край с названьем кратким «Крым».
«Волшебный Край… Очей отрада…», —
Так о Земле моей сказал поэт.
Но почему же этот «Край Волшебный»
Доступен всем…, лишь нам в нем места нет?
Мне в том Краю не суждено было родиться,
И первой встречи с ним я буду ждать года…
Но та Земля мне с детства стала сниться…
Любовь же к ней живет во мне всегда.
Откуда боли его истоки
— Поэтому вы решили обратиться в своем творчестве именно к этой теме, теме депортации?
— Скорее всего, оттуда истоки моей боли, еще неосознанной, детской. В младшем возрасте я больше увлекался поэзией, прозой, любил литературу, историю. Это отец мой прирожденный художник, ну а я кто — сын художника, ну рисовал в школе неплохо, занимался в изостудии. Я думаю, что если моему отцу было бы суждено написать цикл картин о депортации, он написал бы их острее и глубже. Через неделю со дня депортации ему исполнилось шестнадцать лет, и в сознании впечатлительного юноши, склонного к творчеству и искусству, все это видевшего и перенесшего на себе, эта трагедия имела особые эмоциональные оттенки и детали, и вылившись на полотно, она обрела бы свой особый смысл, но создавать картины на тему депортации в те годы было немыслимо. Приведу еще одно воспоминание из прошлого. Однажды, когда я уже был студентом четвертого курса, мне пришлось писать этюды со студентами Театрально-художественного института, и глядя на их работы, понял, что четыре года моего обучения ушли впустую. Я не приобрел ничего нового ни в творческом, ни в профессиональном плане. Осознав это, я пытался перевестись в Театрально-художественный институт. Эта попытка дала положительный результат. Меня взяли на второй курс отделения монументальной росписи в группу Виктора Петровича Соседова. Но декан нашего художественно-графического факультета не отпустил меня. Видя мое отчаяние, в создавшуюся ситуацию вмешался отец со словами: «Как ты примитивно мыслишь! Если в тебе созрело желание стать художником, то в моем лице у тебя целая Академия художеств на дому, чем я хуже тех преподавателей, что могли бы тебя учить в театральном?». Вот так он взялся за мое образование. Отец тогда был доцентом кафедры живописи Ташкентского пединститута, и мы вместе с его студентами выезжали в живописнейшие места: горные и заповедные зоны Ташкентской области — Хумсан, Сукок — и по месяцу бок о бок усердно работали. В 23 года я впервые увидел Крым, мы с мамой и отцом по путевке выехали в Дом творчества художников им.К.Коровина в Гурзуф. Там я познакомился со многими известными художниками, я увидел разные направления в искусстве, как один и тот же ландшафт можно выразить на холсте разным «языком». Этот удивительный край, кусочек Южнобережья, и общение с людьми искусства произвели на меня особое впечатление. Отец никогда не объяснял, как надо писать, просто, сажая рядом, говорил: бери в руку кисть и начинай работать, будут вопросы — спрашивай.
Семья художников: отец, мать и сын
В 1976 году после трагической гибели моего отца я долгое время не мог прийти в себя. Для меня эта утрата была страшным потрясением. Я часами сидел в его мастерской, осмысливая случившееся. Позже пришло осознание, что мой сыновний долг — продолжить его дело, и то, что он хотел выразить на холсте, но в силу независящих от него обстоятельств не мог, должен сделать я – СОЗДАТЬ СЕРИЮ КАРТИН О ТРАГЕДИИ НАШЕГО НАРОДА, КОТОРАЯ ВОЙДЕТ В ОСНОВУ БУДУЩЕГО МУЗЕЯ НАРОДНОЙ ПАМЯТИ.
Что мне твой пейзаж,
Что мне твой натюрморт,
Когда гибнет в изгнании
Мой безвинный народ.
Этим и объясняется выбор основной темы моего творчества. Не могу я писать пейзажи, когда столько проблем у моего народа.
— Ваша первая выставочная работа…
— Это было в 1974 году. Я принял участие в Первой Республиканской Молодежной выставке с картиной «Жаркий день Су-Кок». А однажды, при отборе работ на очередную выставку, мою работу выставочный комитет принял, а папину отклонил. Мне даже было неловко перед ним, а он, с гордостью за меня, радостно сказал: «Балам, не переживай, у меня этих выставок столько было…».
«Дорога домой»
— А родительский урок или наказание…
— Отец был строгим, очень справедливым и требовательным. Мои уши помнят его железные пальцы. Как-то в старших классах я повадился пропускать школу. Каждое утро, взяв портфель под мышку и пятьдесят копеек на обед, уходил как бы в школу, а вместо занятий покупал билеты на сеанс в кинотеатр «Чайка». После сеанса с компанией таких же прогульщиков прохлаждался на улице, пока однажды случайно не встретился с отцом. Дома он, сломав об меня две скалки, направил мои мысли в нужное русло. Этот урок я усвоил на всю жизнь и очень благодарен ему за это.
Она — мой критик, советчик, ценитель
— А как складывалась ваша семейная жизнь? Как и где вы познакомились со своей будущей супругой?
— В 1968 году, после окончания школы, я решил поступать на архитектурный факультет Политехнического института. Сдав рисунок и живопись на «отлично», по математике я получил «тройку» и, не надеясь набрать проходные баллы, перебросил документы в Педагогический институт, решив через год попытаться заново поступать на архитектурный. Если бы я тогда поступил, то учился бы со своей будущей супругой в одной группе. Но в тот год нам познакомиться было не суждено. А вот наши родители были знакомы с 1950-х. В Янгиюле, у кого-то в гостях, мой отец познакомился с Сеитмеметом Таировым, работавшим тогда простым учетчиком в колхозе. Они подружились. Это уже значительно позже он стал известной личностью – первым секретарем Джизакского обкома партии, министром лесного хозяйства Узбекской ССР, Героем Соцтруда. Однажды отец вручил мне несколько метров крайне дефицитного в те годы рулонного ватмана и адрес, по которому следовало его отнести. Позже выяснилось, что ватман предназначался для дочери Сеитмемета-ага Таирова — Рахие, которая жила с бабушкой в квартире рядом с институтом. Оказалось, что я нес ватман своей будущей жене. Ее бабушке, открывшей мне дверь, я, видимо, понравился, и она, войдя в комнату (это мне потом Рахие рассказывала), строго сказала своей своенравной внучке: «Бир огълан сени сорай, сачларынъны тара. Эгер онъа да сувукъ бакъсанъ, менден яман адамны тапмассынъ!» (К тебе парень пришел, быстро приведи себя в порядок, и если нагрубишь ему, то хуже меня человека не найдешь!).
Рахие была поддержкой и опорой
Пять лет мы дружили, ссорились, расставались на полгода и снова мирились. Но когда поженились, редко кто жил так хорошо, как мы. После окончания вуза она работала архитектором в проектном институте «Узметколхозстрой» и всегда помогала мне и поддерживала во всем. В том, что я состоялся как художник, и ее заслуга. Ведь говорят же, что многие художники не смогли состояться и реализовать себя в полной мере из-за своих жен, которые, не выдержав материальных трудностей, толкали своих мужей на легкий заработок. У нас, к счастью, было не так. Мы с Рахие одногодки, но она была старше меня на два с лишним месяца. Поэтому 3 февраля, в день ее рождения, я начинал обращаться к ней, исключительно шутки ради, как Рахие-апте, а уже 13 апреля, в мой день рождения, уважительно-возрастное «апте» (сестра) само собой отпадало. Мы разделили с ней вместе горе утраты нашей трехмесячной дочери Лили, гибель моего и ее отцов, радость рождения двоих сыновей — Эльдара и Эскендера. Но как бы ни было тяжело, я никогда не слышал от нее ни одного слова упрека. Она была моим критиком, советчиком. Обидно, что всю тяжесть и годы этих выстраданных картин она вынесла вместе со мной, но увидеть, как они приобрели мировую известность, ей не довелось. Тридцать лет мы прожили вместе, в 2002 году болезнь отняла ее у меня. Через три года после ее смерти я переехал в Крым, а мои самые близкие и родные люди обрели свой Вечный покой на чужбине. Аллах рахмет эйлесин. Азиз рухларына эль-Фатиха
За стеной непонимания отыскать бы ключ решения проблем
— Чей образ или портрет вам запомнился или тяжело давался?
— Серия «Унутма» вся, можно сказать, выстраданная. Портреты сами по себе сложны, в них, кроме сходства, должен быть глубинный смысл, характер, настроение, состояние души. Сложной для меня была работа над портретом Усеина Боданинского, который экспонируется в Хан-Сарае. Сложной — потому что недостаточно было хорошего и качественного фотоматериала. Мне интересно писать лица пожилых людей, каждая морщинка, складка у губ, взгляд, поворот головы, натруженные руки — в них все говорит за себя. Долго и мучительно вынашивал «Автопортрет» с замком и ржавой цепью, хотелось передать в нем особый посыл. Мы стоим у закрытой двери, но в замке на металлических цепях, казалось бы сковывающих наш дальнейший путь, висит связка ключей. Значит ключ решения многих наших проблем — в наших руках…
«Автопортрет»
— Как вы оцениваете уровень развития крымскотатарского искусства там, на чужбине, и уже здесь, на родине?
— За 15 лет жизни на родине я убедился, что каждый возвращающийся в Крым должен пройти экзамен. Экзамен на выживание, порядочность, стойкость духа. И не все его выдерживают. Бытовые трудности, жилищные проблемы, строительство дома, необустроенность обнажили внутренние человеческие слабости и пороки. Там, на чужбине, мы умели искренне радоваться успехам товарища, чувствовали тепло и плечо друг друга. Запомнились и воодушевили первые выставки крымскотатарских художников в Симферополе, научная конференция, посвященная И.Гаспринскому, в которых приняли участие также художники и ученые, проживавшие в Узбекистане. А когда вернулся в 2005 году в Крым, почувствовал, что никто никому не нужен, каждый занят собой, своими проблемами. Уровень профессионализма наших художников в Крыму, конечно, значительно вырос, но радость общения нивелировалась. Нет ни сопереживания, ни духовной близости, все в поисках источника своего благосостояния. В этом плане хотелось бы посоветовать молодым начинающим художникам не думать только о деньгах и легком заработке. Деньги придут потом.
В искусстве надо уметь мыслить и постоянно работать над собой. Настоящий художник никогда не сидит сложа руки, его задача творить и созидать.
***
В доме-мастерской художника холсты оживают в новых образах и сюжетах. Рустемом Эминовым созданы сотни трагических и философских по содержанию полотен. Цикл «Унутма» уже давно перешел в серию картин «Авдет» («Возвращение»). Мастер увлеченно работает над воплощением новой темы «Возрождение», а когда полотнам, краскам и чувствам не хватает слов, обращается к поэзии, и тогда рождаются стихи. В муках душевных терзаний кроется смысл созидания. Говорят, художник живет, пока творит. Творите, Рустем-ага, народ ждет своего «Возрождения».
Хайырлы яшлар олсун!
comments powered by HyperComments