17 апреля исполнится 80 лет со дня расстрела ярких представителей крымскотатарской интеллигенции. Тогда, в далеком 1938 году, Военная коллегия Верховного суда СССР вынесла смертный приговор многим крымскотатарским деятелям, игравшим значительную роль в общественно-политической и культурной жизни народа. В этот день был прерван жизненный путь соратника И. Гаспринского и Н. Челебиджихана, председателя Курултая (1917-1918 гг.), редактора газеты «Терджиман», ученого-языковеда Асана-Сабри Айвазова, директора финансов и вакуфов в правительстве Курултая, одного из лидеров партии «Милли фирка» Сеит-Джелиля Хаттатова, ученого, писателя и переводчика Осман Акчокраклы, бывшего директора Бахчисарайского дворца-музея Усеина Баданинского, поэта Абдуллы Лятиф-заде, наркома просвещения Крымской АССР (1928-1929 гг.) Мамута Недима, Председателя ЦИКа Крымской АССР Ильяса Тархана, 2-го секретаря Крымского обкома партии Сервера Турупчу и многих других.
Силами отдельных историков, более 20 лет назад, была начата и проделана большая работа по выявлению лиц, подвергшихся репрессиям, раскрыта суть уголовных процессов и надуманных обвинений, а также прослежена дальнейшая судьба фигурантов дел. Специально этой теме была посвящена международная научная конференция «Репрессированное поколение крымскотатарских общественно-политических деятелей, подвижников науки и культуры», прошедшая в Симферополе в 1999 году.
Мне самому тоже пришлось знакомиться с отдельными делами репрессированных деятелей. Но если за 1920-е они были объемные, с большим количеством побочной информации, то дела 1937-1938 годов представляли собой тонкие папочки с аккуратно отпечатанными протоколами допросов, обвинительным заключением и приговором. Как выяснилось потом в результате исследований, часто протоколы печатались следователями заранее с надуманными обвинениями и признаниями, а арестованных под пытками заставляли их подписывать. По этому поводу есть исчерпывающие показания бывшего директора Симферопольского пединститута Мустафы Бекирова.
«Следователь Марголин предложил мне прочитать напечатанные на машинке протоколы, выдавая их за якобы мои показания, данные ему при предшествовавших беседах со мной, которые не носили характер допроса и не были тогда оформлены соответствующим протоколом. Я запротестовал и заявил, что показаний не давал и подписывать их не буду. Потребовал приглашения прокурора, в присутствии которого только обещал дать показания. Тогда следователь Марголин отлучился на непродолжительный промежуток времени и вернувшись затем, предложил мне встать со стула и встать у стены. Я простоял в кабинете Марголина свыше трех суток. У меня отекли руки и ноги. От сжатия обуви, которую запрещено было снимать, на ногах образовались сплошные кровоподтеки.
Стало отказывать сердце. Наступило состояние обморока, из которого дежурившие возле меня посменно дежурные выводили обливая водой. При таком состоянии полного изнеможения и морально-физического изнурения в течение свыше трех дней, я вынужденно подписал эти протоколы, не будучи знаком с их содержанием, т.е. не читая их».
В тот период судьба каждого гражданина СССР висела на волоске, должность и положение абсолютно не гарантировали безопасность. Арестам подвергались как рядовые граждане, так и представители партийно-правительственных кругов. Несмотря на верную службу, в застенках оказывались еще вчерашние обвинители. Трагическая судьба постигла отдельных деятелей, которые, еще не надышавшись воздухом свободы после отбывания сроков заключения по процессам 1920-х годов, были вновь подвергнуты арестам и на этот раз расстреляны. В данном случае можно говорить о Сеит-Джелиле Хаттатове. В 1928 году Коллегией ОГПУ он был осужден за контрреволюционную деятельность к расстрелу с заменой на 10 лет лишения свободы. Отбывал наказание в соловецких лагерях. В протоколе допроса указано, что паспорт на имя Хаттатова выдан Кемским РОМ, Карельской АССР от 26 июля 1936 года сроком на 5 лет. В своих показаниях от 5 августа 1937 г. Сеит-Джелиль-бей сообщает, что с ним вместе в лагерях находились Фирдевс, Енбаев, Аппаз Памукчи, Темир Кая Дерменджи, Абибулла Одабаш, Ягъя Билялов, Амет Аргинский, Джебраил Агаджанов (муссаватист). «Все осужденные по делу контрреволюционного миллифирковского центра, находясь в лагерях, установили взаимную связь, мы занимались разбором своей работы, причин провалов и арестов и обсуждали возможности и перспективы продолжения контрреволюционной деятельности в будущем». На вопрос, почему после освобождения из лагеря вы избрали местом постоянного жительства г. Мелитополь, Хаттатов ответил: «Возвращаться обратно в Крым – значило поставить себя вновь перед опасностью ареста. Поэтому я, Хаттатов, Дерменджи, Аргинский и Муслюмов, сейчас же после освобождения из лагерей, съехались в Мелитополь. Для сохранения я – Хаттатов и Аргинский поселились на ст. Сокологорная, Муслюмов — в дер. Кириловка, Дерменджи остался в Мелитополе». Но такие меры предосторожности не помогли. 7 июля 1937 года старший лейтенант милиции Кемалов, произведя обыск у Сеит-Джелиля Хаттатова, проживавшего в поселке при станции Сокологорная по улице Ленина, д.32, на следующий день начал первый допрос.
В 1937-1938 годах арестам подвергались широкие круги интеллигенции, уничтожался цвет науки и культуры. По надуманным обвинениям в застенках оказались многие советские писатели, которые затем были реабилитированы, но уже, к сожалению, посмертно. Достаточно взглянуть на приговор писателя Умера Ипчи, обвиненного по статьям 58-7, 17-58-8 и 58-11 УК РСФСР. «Предварительным и судебным следствием установлено, что подсудимый Умер Ипчи с 1933 г. являлся участником антисоветской пантюркистской шпионской диверсионно-террористической организации, существовавшей в Крыму, ставившей своей целью свержение Советской власти, отторжение Крыма от СССР и установление фашистского строя. Подсудимый организационно был связан с одним из активных участников этой организации Тарханом Ильясом, по заданию которого проводил вредительскую работу в области воспитания национальных кадров и оказывал материальную помощь троцкистам и другим контрреволюционным элементам. Признавая Ипчи Умера виновным в совершении преступлений, предусмотренных ст.ст. 58-7, 17-58-8 и 58-11 УК РСФСР, и руководствуясь ст.ст. 319 и 320 УПК РСФСР, Военная Коллегия Верховного Суда СССР приговорила Умера Ипчи к тюремному заключению сроком на 12 лет, с поражением в политических правах на 5 лет и с конфискацией всего лично ему принадлежащего имущества. Срок тюремного заключения исчислять с 12 сентября 1937 года. Приговор окончательный и обжалованию не подлежит».
Смысл тогдашней охоты на людей сегодня все еще трудно понять, тем более репрессиям подвергались абсолютно лояльные партии и правительству деятели, находившиеся на государственной службе. Вчерашние обличители буржуазного национализма, вынужденно оговаривали себя во время допросов, подводя приговор к высшей мере наказания. Наглядным примером могут служить признания Тейфука Бояджиева, расстрелянного 2 ноября 1938 года.
«Моя националистическая деятельность наиболее рельефно выразилась в бытность мою редактором «Ени-дунья»; руководя областной газетой, я сделал газету аполитичной, не разоблачал, а покрывал националистические татарские враждебные элементы (особенно в период партчистки), обманным, в контрреволюционно-двурушнических целях, путем проникших в ВКП(б), в своих трудах протаскивал контрреволюционную националистическую контрабанду и вел вообще пропаганду националистических татарских идей: «Татарская печать в загоне» и т.п.».
У репрессированных на свободе оставались семьи, часто не ведавшие о судьбе близких людей. Росли дети, в стране менялся режим, но что стало с арестованными, окутывалось тайной. Хорошо, если получали короткую справку с достоверной информацией. Эти дети, сами прожив до глубокой старости, ушли в мир иной, так и не ознакомившись с делами своих отцов. Печально, но факт. В своем материале я не ставлю задачей характеризовать чью-либо деятельность, но те посты и должности, которые занимали репрессированные, обязывают исследовать их дела. К сожалению, профессионалов-исследователей и энтузиастов у крымских татар оказались единицы. А по поводу понимания сути проблемы и финансирования соответствующих проектов со стороны тех, кто распределял средства, и говорить не приходится. Почему-то умными они становятся задним числом.
17 апреля общественность будет поминать убиенных. Появятся вроде бы новые публикации. Но в основном ничего нового, только сведения 15-20-летней давности. Не это ли наша боль и проблема?
comments powered by HyperComments