10 ноября исполняется 80 лет известному крымскотатарскому ученому, президенту Крымского инженерно-педагогического университета (КИПУ) Февзи Якубову. Вступая в девятое десятилетие своей жизни, Февзи-ага по прежнему бодр, активен, крепок духом и принимает самое живое участие в жизни КИПУ. Незадолго до юбилея мы встретились с ученым, попросив его поделиться воспоминаниями об интересных страницах своей общественной и научной деятельности, а также рассказать о перспективах развития основанного им университета.
— Февзи-ага, каким вам видится пройденный путь с высоты прожитых лет?
— Мне уже почти 80 лет. Я прожил сложную и в то же время интересную жизнь. Наверное, без преувеличения можно сказать, что интересной я ее создавал себе сам.
Со времени рождения я живу уже в третьем государстве. Помню даже что-то из довоенных годов, но очень хорошо — военное время. Как мимо нашего села в Черноморском районе (наш дом стоял у обочины дороги) проходили немецкие, румынские батальоны, как шли советские войска. Все это я видел.
Помню очень хорошо, как 18 мая пришли трое солдат выселять нас. Как мы ехали двадцать дней в вагоне. Никогда не забуду, как возмущались старики, которые пошли к начальнику поезда просить сделать остановку, чтобы похоронить умерших в пути по мусульманскому обычаю. Им был дан ответ: «Не торопитесь, вас умрет больше, тогда остановим и похороним». Когда мы приехали, нас пропустили через баню. Когда мама вычесывала мои волосы, вши падали на газету, как мелкий град. Все это осталось в моей памяти.
Все-таки, кто бы что ни говорил, нас спасла тогда нравственная сила — мусульманская, тюркская, узбекская. Не власти, не партия, а простой народ. Монумент, который по моей инициативе воздвигнут перед КИПУ, это монумент благодарности узбекскому народу. Вот я эту благодарность познал с того момента, когда умирающую маму спасала узбечка — хозяйка дома, куда нас определили. У нее не было кур, но она откуда-то принесла куриный бульон. Она вынула из него ножку, поделила пополам и дала мне и четырехлетней сестренке. А бульон отдала маме. Вечером седой старик принес горные травы, и они варили из них отвары и маму выходили.
Почему я об этом говорю? В этой ситуации надо было выживать. Рано утром с мамой мы ходили за саксаулом, надо было отапливать квартиру, в которой жили. В семь лет я торговал на рынке. Оставшиеся в мешке подвявшие огурцы продавцы не несли уже обратно, оставляли. Утром мы с мамой освежали их водой, и я ими торговал. Торговля яйцами уже была моей инициативой. Шел далеко за рынок. Узбечки в ведрах несли яйца. Торговался с ними, чтобы они подешевле мне их продали, а потом приходил на рынок и перепродавал. Более того, создал целую свою бригаду. Четыре моих сверстника на рынке продавали, а я им поставлял. Мы зарабатывали, при этом я получал в четыре раза больше, чем они, потому что мы делились поровну с каждым из них. Такого рода детство было у многих из моего поколения. Но самое главное, что мы выжили.
«У меня всегда было желание хорошо учиться»
— Несмотря на огромные трудности, вызванные войной, люди вашего поколения стремились к образованию…
— У нас, у крымских татар, стремление и тяга к образованию очень большая. Наши деды, отцы, матери — они все время нас призывали к образованию, и в самые тяжелые времена (я по себе говорю) ничего не жалели, чтобы дать возможность учиться. Этот культ образования мы должны сохранить.
В школу я пошел в галошах, у одной из которых не было задника. Учился хорошо. Очень много читал. Помню, мама ругала меня, тушила лампу (элетричества не было), говорила, чтобы я берег глаза. Я уходил в сарай, чтобы она не видела, и опять читал. К сожалению, сегодня молодежь не читает классическую литературу. Но это все равно, что строить дом без качественного фундамента.
Учеба давалась мне легко, поэтому мама и дяди понимали, что я должен продолжать образование в классе с русским языком обучения. В узбекских классах в то время был очень низкий уровень преподавания. Поскольку русского класса в нашей школе не было, в пятом классе я учился уже в другом районе. Жил у сестры матери, старенькой женщины. Жили в маленькой комнате, уроки я делал на фанере, которую клал себе на колени.
Потом уже, в шестом классе, Асан-дайы (отец Зампиры Асановой) купил для меня велосипед и сказал, что теперь я буду ездить в другой район, в школу в 8 километрах от нас. Каждый день в зной, дождь, мороз, по неасфальтированной гравийной дороге я ехал в школу. Самое страшное было то, что мы учились во вторую смену и возвращаться приходилось затемно. Каждое воскресенье (тогда была шестидневка) я занимался ремонтом своего велосипеда, выправлял поломавшиеся спицы.
Седьмой класс я закончил с похвальной грамотой. Меня звали на работу. Особенно сильно — главный бухгалтер Клавдия Михайловна, у которой я летом подрабатывал в организации счетоводом. Я ей очень нравился, потому что был послушным и вдобавок быстро все схватывал. И вот она давай уговаривать: «Оставайся, будешь работать, я уже старенькая, выйду на пенсию, будешь вместо меня». Я даже склонялся к тому, чтобы остаться. Но мама была категорична: будешь учиться, и все. И вот тогда я уехал учиться в Коканд. Приходилось жить у двоюродного дяди Шаипа. Он только женился. Жили в одной комнатушке втроем, кушать было нечего. Зато я учился в кокандской первой школе. Это очень хорошая школа, откуда вышло много серьезных узбекистанских ученых. В конце концов у мамы не выдержали нервы, я видимо там очень похудел. А в нашем районе был седьмой класс с русским языком, ребят было достаточно. В восьмом классе я учился два года, потому что в Коканде учиться у меня не было условий. Не знаю почему — это был то ли мамин каприз, то ли мое желание. У меня всегда было желание хорошо учиться. Параллельно я работал и зарабатывал.
Школу я закончил с золотой медалью, был первым золотым медалистом в ее истории, там до сих пор висит моя фотография. Причем в моем аттестате было написано, что на основании соответствующего Постановления СНК СССР его владельцу дано право поступления в высшие учебные заведения СССР без вступительных экзаменов.
Естественно, с золотой медалью сразу поступил в Ташкентский политех, которому я обязан всей своей жизнью. Хотя в технических вузах учиться очень сложно, там, как, скажем, в музыке — если нет дара, дара к математике, физике, точным наукам, ничего не добьешься, учеба давалась мне очень легко.
В 1956 году, будучи студентом первого курса, я занял первое место по сбору хлопка по институту. А в Ташкентском политехе тогда учились тысяч 10-12 студентов. Все на хлопке. И я получил грамоту Верховного Совета Узбекской ССР. Это уже считается правительственная награда, а мне было 19 лет. Вручал мне ее Шараф Рашидов — историческая личность, он был тогда еще председателем Верховного Совета.
— В институте вы не только учились, но и занимались общественной работой?
— Уже на первом курсе меня избрали секретарем комсомольского бюро курса. К тому же я был общителен, быстро находил контакт с ребятами. На втором курсе я уже был секретарем комсомольской организации факультета, которая насчитывала около 1100 комсомольцев. И представьте себе, на третьем курсе (сейчас на такие должности без высшего образования и близко даже не подпускают) я стал секретарем комитета комсомола всего института. Я был очень активный, подвижный, динамичный, инициативный. И самое главное — вокруг меня собирались толковые ребята.
— Что вам дала работа в комсомоле? Состоялись бы вы как руководитель без нее?
— Нет, без работы в комсомоле, а потом и в партии, я бы как руководитель не состоялся, не смог бы создать этот университет. Комсомол давал многое. Это прежде всего контакт с людьми, умение общаться с ними, умение видеть людей — кто болтает, а кто работает, умение оценивать людей по их профессиональным склонностям. Комсомол — это целая школа, кто бы что ни говорил. Это уже позже комсомол начал сильно бюрократизироваться, а мы горели. Представьте себе, я вез в Казахстан после второго курса тысячу с лишним добровольцев на освоение целины. Ни одного преподавателя. Сейчас бы я, наверное, не решился на это. Тысяча людей, их надо кормить, обеспечить жильем. А нас высадили посреди казахской степи, жили в палатках, убирали пшеницу. Это была очень тяжелая работа, только на энтузиазме, только на том, что у тебя есть команда толковых ребят.
А дальше была аспирантура. Из комсомола я ушел, хотя мне предлагали очень серьезные места работы — вторым секретарем Бухарского обкома комсомола, первым секретарем Ахангаранского райкома комсомола, где в то время шла мощнейшая стройка. Первый секретарь комсомола Узбекистана Мирзали Ибрагимов (впоследствии он стал председателем Верховного Совета УзССР) очень любил и ценил меня. Он настаивал, чтобы я занял место второго секретаря Бухарского обкома комсомола, обещая вернуть на более высокую должность. Я ему тогда сказал: «Мирзали Ибрагимович, вы большой политический деятель. Вы же знаете, я — крымский татарин, где-то обязательно меня будут тормозить, и вы сами себе создадите головную боль. Я очень хочу, чтобы у нас остались хорошие отношения. Не думаю, что вы все время будете в комсомоле. Вы уйдете на партийную работу. Потом найдем друг друга». И он действительно потом искал меня, но я уже был в науке и не хотел ее оставлять.
Итак, я пошел в науку. Защитил диссертацию на два с половиной месяца раньше срока и стал капитально работать. Ректором нашего института в то время был Магомет Уразбаев. Это был уникальный человек. Когда я приезжаю в Ташкент, то обязательно иду на его могилу и кладу цветы. Он окончил МВТУ и заведовал кафедрой в МГУ. Вы понимаете, что такое заведовать кафедрой в МГУ? И начиная с 1943 года советская армия воевала на парашютах конструкции Уразбаева-Рахматуллина. Не все эти вещи знают.
Как-то раз он пригласил меня к себе. Говорит: «Будешь работать секретарем партийного комитета, вначале вторым, а потом первым». А первый был уже в возрасте. Я говорю, что молод, боюсь не справиться, ведь такой большой институт, такая большая парторганизация. Уразбаев жестко отмел все мои возражения. Он был очень властный человек. Насколько умный, настолько же и властный. «Мне не отказывают», — сказал он мне. И ему не отказывали. Так я начал работать в парткоме.
Партком — это уже более серьезная школа. Работая в парткоме, мне приходилось встречаться с руководством горкома, обкома и республики, в том числе и с Рашидовым. Это была мощная элита. Рашидов был человеком высочайшей эрудиции и культуры. Раз в год он обязательно приезжал к нам в институт. «Сколько в этом году у вас появилось академиков Академии наук СССР? Ни одного? Должен сказать вам, что вы работали впустую. Как вы можете мириться с этим? Армения в пять раз меньше по численности населения. Я подсчитал: 11 армян — академики и членкоры союзной Академии наук. А от Узбекистана два человека. Нельзя с этим мириться», — наставлял он нас. Такой масштаб мышления был у него. И очень часто, перед тем, как прийти в институт, он приглашал меня к себе как секретаря парткома и просил рассказать о проблемах вуза.
— Мы говорим как раз в преддверии столетней годовщины революции. Какие, на ваш взгляд, были положительные и отрицательные стороны той системы?
— Я об этом размышлял очень долго, потому что я в партию вступил не по карьере, а по убеждениям, и мне думалось, что многие проблемы можно решить через партию. Просто-напросто, мол, правильно надо ставить вопросы, правильно обсуждать, правильно принимать решения.
У партии были две глобальные ошибки. Все остальное — та же работа с кадрами, восстановление хозяйства страны после войны, это позитив, которому надо учиться. Какие ошибки? Первая — партия отвергла религию. Она сама хотела стать религией. Второе — это боязнь своей же интеллигенции. Это проявилось в 1937-1938 гг. Проблемы нашего народа тоже следствие этих болезней. Боязнь интеллигенции приводила к тому, что Сталин умных людей не слушал, он не делал выводов на основании серьезных обсуждений.
Во главе парткома я проработал шесть лет. За это время многому научился, познакомился со многими людьми. И эти знакомства впоследствии использовал для открытия университета в Крыму.
Секретарем партийного комитета МВТУ им.Баумана тогда был мой друг Леня Терещенко. А потом он стал первым заместителем министра высшего и среднего специального образования СССР Геннадия Ягодина. Он меня познакомил с министром.
Ягодин знал меня лично, он был у меня на кафедре в Ташкенте. На базе нашей кафедры он проводил совещание ректоров среднеазиатских технических вузов. Это была показательная кафедра. Он меня запомнил. Поэтому, когда я поднял вопрос об открытии в Крыму института, он пообещал поддержать. И действительно поддержал. Но в это время пошел развал Союза. Ягодин сам мне позвонил и сказал, что направил мое обращение тогдашнему министру образования Украины Таланчуку и по телефону сказал ему, что нужно институт открывать. Но дальше никак не мог действовать, мы были уже в разных странах.
Таланчук принял меня, я был на приеме и у президента Академии наук Украины Бориса Патона. Патон позвонил Багрову, который был тогда первым секретарем Крымского обкома. А Патон тоже был у меня в Ташкенте на кафедре. Понимаете, все не так просто делается. Патон позвонил Багрову и сказал, что хорошо меня знает, был у меня на кафедре. «Ты его прими, у него интересные идеи, ты не проиграешь», — сказал Патон Багрову.
И Николай Васильевич, мы с ним дружили до последнего, принял меня в обкоме. Это было время, когда крымских татар не пускали к обкому партии ближе, чем на 50 метров. Я пришел к нему не с простой идеей. Говорю, что мы будем проводить конференцию ученых-крымских татар. Спрашиваю, поддерживаете ли эту идею? Он сразу спрашивает: «Возьмешь меня замом?». Это стиль Багрова. Я говорю: «Ну, Николай Васильевич, как же так? Вы будете председателем, а я буду у вас замом, если вы меня возьмете в замы». Так начинались наши контакты. И в 1991 году мы провели здесь мощнейшую конференцию. И, собственно, этой конференцией я давал знать, что у крымских татар есть ученые, есть кадры, давайте создавать институт. А потом было много мук.
— Что было самым трудным при открытии университета?
— Я бы сказал, что самым трудным было получение помещений. Их мы получили по представлению председателя Совета министров АРК Аркадия Демиденко. Я с ним очень сдружился. Он принял решение на своем уровне, а потом это пошло в правительство Украины. А эти помещения относились к военному ведомству.
Когда я уже обошел в Киеве все военное начальство, все документы были готовы, осталось получить подпись премьер-министра Лазаренко. Начальник военного отдела кабмина генерал-лейтенант Малышенко сказал мне, что к нему очень рискованно идти, поскольку это человек не очень стабильный, многое зависит от настроения, к тому же у него на все свои планы. Встал вопрос: что делать? Малышенко спрашивает, знает ли меня Кучма. Отвечаю: знает, он вручал мне заслуженного деятеля, после этого в Ялте мы с ним встречались.
Малышенко организовал мне прием у Кучмы. Президент узнал меня, очень хорошо встретил. Умение вести переговоры — это огромное дело. Говорю ему, что все документы готовы, осталось получить подпись Лазаренко, но мне сказали, что тот может подписать, а может и не подписать, смотря какие планы он имеет на эти помещения, поэтому к нему ходить опасно, ну, добрым людям живется трудно, поэтому я пришел к вам как к доброму человеку. Кучма взял трубку, и они минуты три говорили. Лазаренко что-то доказывал Кучме, а тот ему. Если бы я пошел к Лазаренко, он бы точно не подписал. Кончилось тем, что Кучма сказал: «Подпиши!» и положил трубку. Так я получил эти корпусы.
Вообще было тяжело все. Было тяжело открывать специальности. Что такое получить лицензию на специальность? Там уйма требований — кадровое обеспечение, библиотечное обеспечение, обеспечение по площадям, обеспечение по общежитию, а его у нас нет. Это каждая специальность, а открыто было 29 специальностей. И все это пропускалось через меня.
Вот, например, журналистика. Как бы то ни было, я очень благодарен заведовавшей кафедрой журналистики Гаяне Юксель, которая сейчас в Киеве. Она подготовила всю документацию для открытия специальности. В министерстве приняли документы, как правило, если не готовы, то не принимают. Но первый заместитель Табачника — Сулима, командовавший на лицензиях, он взял и отрезал. А потом решения этой комиссии никто не рассматривает. Мой друг Багров приложил руку или нет, я не знаю. Возможно, все-таки да, потому что он мне говорил: «Февзи, не открывай журналистику, она в моем университете есть, нам дублироваться не нужно». Я ему доказывал, что должна быть крымскотатарская журналистика, должны быть свои кадры для газет, радио, телевидения. «Вот я тебе дам. Ежегодно ты будешь получать пять человек. Подготовку включим к нам, там будем пятерых крымских татар обязательно принимать, и ты будешь с ними работать», — отвечал он. Но я же понимаю это — не я хозяин, а он. Говорю: «Николай Васильевич, я все-таки буду отстаивать. Я не думаю, что наши профессиональные вопросы испортят наши отношения». Он был мужчина: «Февзи, мы же курицу от яиц умеем отличать».
И я ринулся атаковать. Никак не получается. Но как удалось решить вопрос? Ко всему в жизни надо быть готовым. Это людям кажется, что все легко решается. Есть у нас масса людей-говорунов, все время что-то предлагают. Их слушаешь и думаешь: «Мама-дорогая, что было бы, если бы ты попытался решить хоть одну проблему».
А дело было так. Леонид Данилович Кучма часто приезжал сюда, и каждый раз наши студенты давали концерты. И в один из приездов Леонид Данилович говорит, что пригласит «Сельсебиль» выступить на концерт, который организовывал в Киеве его зять, богатейший человек.
Я приехал на концерт. «Сельсебиль» всегда нравится всем. По аплодисментам они всех там затмили. А после концерта Кучма пригласил нас на фуршет. Президент пригласил меня сесть рядом с ним. Фуршет уже начался, когда с опозданием появился Табачник. А Табачник, бывший глава администрации Кучмы, сразу извиняется. Но Кучма его даже не выслушал до конца, взял по-простецки за пояс и говорит: «Ты ему помогай». Больше ничего. Фуршет идет, Табачник сам подходит ко мне, интересуется нашими проблемами и спрашивает, могу ли я завтра утром прийти к нему в министерство. Конечно же, я иду. Пропади пропадом билет на самолет.
На приеме говорю, что Сулима зарубил нам журналистику. Он спрашивает, сколько человек хотим принимать. Говорю — 50, знаю, что все равно будет резать. Он говорит, что подпишет 25, и все. Журналистика у нас есть.
— Какой период своей жизни вы считаете самым лучшим? Куда хотели бы вернуться?
— Я бы хотел вернуться в Ташкент, в свою научную школу, и теперь с новым взглядом начать реализовывать то, что не успел сделать тогда. Я об этом тайно всегда мечтаю. У меня ностальгия по Ташкенту, по моей кафедре. Ташкентская научная школа дала мне признание. Конечно, комсомол и партия дали мне многое, но личностью в науке мне помогла стать именно ташкентская научная школа. В Ташкенте я подготовил 16 кандидатов и 3 докторов наук. Но кроме этого, я там открыл завод при кафедре.
Мы занимались обработкой и резанием материалов в вакууме. Это представляет интерес для космических исследований. Он закидал меня вопросами. Вакуум, когда герметизировано, трудно обеспечить, а мы его обеспечиваем, когда работает станок, когда там инструмент, стружка выделяется. У нас были единственные в Советском Союзе вакуумные установки для обработки и резания.
Потом на основе этих вакуумных установок мы сделали внедрение в космическую технику. На Омском заводе микрокриогенной техники делались компрессоры для космических аппаратов. Там нужно было изготавливать специальные детали. Со временем детали изнашиваются, и это приводит к остановкам. А заменить на ходу даже одну механическую деталь в условиях космоса сложно. Поэтому там срок службы должен быть большой. И мы на основе исследований в вакууме сделали вывод о том, что можно очень серьезно повысить прочность этих узлов, если избирательно насыщать эти поверхности кислородом.
Омский завод при нашем участии внедрил эту технологию. За эти исследования я получил звание Заслуженного деятеля науки и техники Узбекской ССР.
Когда министр Ягодин, который сам был лучшим специалистом по вакууму, провел совещание ректоров на базе нашей кафедры, я обратился к нему с предложением создать опытно-механический завод по изготовлению научных приборов и техники для всей системы образования. Ягодин согласился выделить миллион рублей на это предприятие. Ректор ТашПИ, мой бывший комсомольский активист, выделил новый корпус. Этот завод я запустил, он заработал и стал действительно показательным предприятием.
Когда люди уезжали из Узбекистана, кто-то жалел дом-сад, кто-то сожалел о хорошей работе. А я больше всего сожалел о научной школе, которую оставлял. Уже после моего отъезда 3 или 4 человека защитили кандидатские, один докторскую, такой был заложен потенциал. Так что самое ценное время для меня — это время моей научной деятельности. Время бессонных ночей, бесконечных дискуссий, поездок по всей стране.
— А сейчас тот завод существует?
— Нет. Там что-то другое сейчас изготовляют. Самая крупная ошибка Ислама Каримова (он меня очень хорошо знал, работал у меня в комсомоле), он практически загубил машиностроение в Узбекистане. И Украина, и Россия убили машиностроение, но не до такой степени.
Университет должен шагать в ногу со временем
— Прошел год с того момента, как вы передали полномочия новому ректору Крымского инженерно-педагогического университета. Что сегодня является предметом ваших забот уже как президента КИПУ?
— Главная проблема — это развитие университета. Главный наш объект — строящийся Центр полиэтнической культуры молодежи. 16 лет я добивался его строительства. Был даже у Эрдогана. Надо отдать ему должное, он подписал документ о выделении 25 миллионов долларов на этот объект. TIKA должна была строить. Начали строить с ТIКА, но вот невезение — ТIКА не работает в России. Другой бы, может быть, ссылался на это и оставил дело. Но я при каждой встрече Путина и Эрдогана писал им письма. Три раза писал. Эрдогану напоминал о том, что он дал задание 25 миллионов долларов выделить, а Путину говорил: помогите крымским татарам. И в конце концов, слава Богу, через Федеральную целевую программу удалось запустить строительство. Без писем Путину, конечно, не обошлось.
Сейчас там уже подвальные помещения закончены, возводят первый этаж. Строительство идет по графику, однако, как всегда, случаются неурядицы. УКС в свое время оторвал библиотеку от главного корпуса, не хватало денег. Но если сейчас мы без библиотеки построим главный корпус, то потом очень много инфраструктуры придется ломать и возводить заново, придется инженерные коммуникации заново подводить. В общем, удорожает объект очень сильно. Сейчас я занят поиском средств, чтобы библиотека строилась параллельно с главным корпусом.
Перед нами стоит проблема развития колледжа КИПУ в поселке городского типа Почтовое. Там мы получили готовые корпусы. 4 тысячи квадратных метров. Но они требуют серьезного ремонта. Для этого нужны средства, поиском которых мы заняты.
Чем обусловлена необходимость развития колледжа? Дело в востребованности инженерных специалистов. В Крыму небольшая индустрия. Она у нас есть, но это не крупные заводы, а небольшие предприятия. И им сейчас больше нужны не столько инженеры, сколько техники. И сегодняшнее техническое оборудование, те же металлообрабатывающие станки, они очень умные, чтобы управлять этими машинами, нужно иметь хорошее образование. Как раз управление этими станками — это уровень техника.
Еще одна проблема. Мы не имеем еще никакой зоны отдыха. Мы сейчас думаем, как получить ее. Мы занимаемся этим вопросом с первых дней создания университета. У нас есть даже небольшой земельный участок в Судаке. Но, во-первых, это нас не очень устраивает.
— Почему?
— Очень мало земли. Во-вторых, все-таки нам представляется, что нужно искать что-то лучшее.
Ну и всегда будет стоять проблема открытия новых специальностей. Университет должен шагать в ногу со временем. Если же говорить более серьезно, то университет должен развиваться, опережая потребности экономики. Исходя из этого, мы сейчас думаем об открытии новых специальностей. В частности, есть идея готовить специалистов, пусть это будет на уровне колледжа, по обслуживанию медицинской техники. Медицинская техника сейчас достаточно сложная, она серьезно компьютеризирована и требует специалистов высокого класса, имеющих специальное образование.
У нас хорошие кафедры музыкального, изобразительного и декоративного искусства. Но есть пробел. Будучи ректором, я очень долго пробивал создание хореографии, но музыканты, они народ интересный, с ними работать очень сложно. Наличие Али Алимова нас вполне удовлетворяло, но я прекрасно понимал, что Али-ага уже за восемьдесят и сидеть на нем долго не удастся. Дай Бог ему здоровья. Сейчас он болеет, и «Учан-су» в упадке. Это очень серьезная наша болезнь. Поэтому все-таки мы будем очень серьезно работать над тем, чтобы открыть хореографию, пусть не на уровне бакалавров или специалистов, но на уровне младших специалистов. Не обязательно, чтобы они имели высшее образование, потому что они по окончании этого училища смогут работать в детских садах, младших классах, давать уроки танцев. А для нас сейчас очень важно заполнить эту нишу. У нас есть «Сельсебиль», очень хорошая группа «Тан йылдызы», несколько вокальных групп. У нас, единственных в Крыму, есть мощный джаз-бенд, кстати сказать, его руководитель совсем недавно защитил диссертацию.
Среди других специальностей, над развитием которых мы должны работать, — крымскотатарский язык и литература. Здесь у меня очень большие противоречия с нашим министерством образования.
— В чем они заключаются?
— Дело в том, что на крымскотатарский язык как таковой в школах отведен факультатив. А факультатив — это свободное посещение. Количество часов, отводимых в школе на крымскотатарский язык после нашего возвращения на родину не увеличивается, а сокращается. И это приводит к тому, что востребованность преподавателей крымскотатарского языка снижается. А мне министерство все время говорит: почему ваши специалисты не востребованы. Мне приходится объяснять, что мы хотим, не ухаживая за яблоней, не питая ничем ее корни, получать хорошие плоды. Но так не бывает.
Проблема крымскотатарского языка очень сложная, многогранная. С одной стороны, это государственная программа, над которой все время мы работаем в разных вариантах. Еще мы выставляем требования, что на базе крымскотатарского языка нет высшего образования, нет подготовки специалистов на университетском уровне. Ну кроме, опять-таки, крымскотатарского языка и литературы. Ни инженеров, ни врачей мы не готовим на базе крымскотатарского языка. Понимаете, все хотят готовое. Поэтому мы должны усиливать свою основу, свои корни. То есть мы детей своих с самого начала должны водить в детские сады с крымскотатарским языком, отдавать в классы с крымскотатарским языком обучения. Это во многом зависит от родителей.
Стоит вопрос учителей-предметников, подготовленных на крымскотатарском языке. Сейчас львиная доля учебников переведена на крымскотатарский язык. Наука как таковая не имеет национальности, это не я сказал, а Чехов. Математика для всех математика. Просто-напросто нам надо мириться с тем, что в первое время нам сразу выходить на университет будет трудно.
Мы должны думать (я об этом неоднократно писал с первых дней существования университета) о возрождении наших ремесел. Мы же над этим почти не работаем. Вот в чем дело. У нас есть, например, традиционная чеканка. Это наше крымское производство. Мы, к сожалению, как университет чеканщиков не готовим. Много нашего национального крымскотатарского было в ткацком деле, вышивке, шитье. Что-то мы готовим, но это не приняло массового характера. Борьба идет на рынке, его потребности определяют производство. И нам нужно каким-то образом побеждать на рынке, а не плакаться все время. Я постоянно говорю об этом нашим специалистам. К примеру, профессор Ленуза Тархан, у нее великолепная выставка крымскотатарской одежды. Там есть красивейшие платья, в том числе и свадебные. Почему на наших свадьбах невесты должны одеваться в немецкие, французские, итальянские платья, почему они не должны одеваться в наши, крымскотатарские? Я это требование предъявляю к себе сегодня как президенту, вчера как ректору. Спасибо Л. Тархан, она создает хорошие платья. Но этого в нашей жизни мало, нужно уметь представить продукцию. Ведь рынок не заполонен нашей продукцией.
Я опять-таки говорю о том, и это наша, возможно, университетская проблема, я как президент тоже должен думать об этом. Мы должны работать на наш крымский рынок, не исходя из каких-то общих потребностей, мы должны оттенить, выделить и работать над нашими крымскотатарскими мотивами, над нашей крымскотатарской темой. Это вопрос нелегкий.
Еще одна серьезная тема, которая тоже в какой-то мере относится ко мне как к президенту — это усиление подготовки научных кадров. Слава Богу, в университете сегодня работают более 250 ученых со степенями. Из них около двухсот наши выпускники, защитившие диссертации. Уже есть наши выпускники доктора наук. Мы работаем над этим, но наука — это процесс такой. Ты либо пашешь все время как фанат, создавая свою научную школу. Но если ты, дойдя до какого-то момента, остановился, то это напрасно пройденный путь. Поэтому сегодня перед нашим университетом стоит серьезная задача развития научных школ.
У нас должны быть научные школы. Эти научные школы должны быть признаны не только в Крыму, не только среди крымских татар, не только в России. Они должны выходить за рубеж. Я могу сегодня твердо говорить о том, что у нас есть научные школы Исмаила Керимова, Раета Абдуллаева по экономике, сейчас формируется неплохая школа Зейнеп Османовой, формируется научная школа Ленузы Тархан. Но это шаги еще робкие. Понимаете, всегда можно найти сколько угодно причин, а уметь работать, создавать — вот это важно. Не искать виновного все время.
Вот я очень ценю, и в то же время постоянно нахожусь в дискуссии с Исмаилом Керимовым. Мы создали в свое время Научно-исследовательский институт крымскотатарского языка и литературы. Я ему задаю простой вопрос. Вот с Турцией у нас нормальные контакты, а в каких европейских странах, в каких признанных странах мира появились очень интересные труды по истории, культуре, литературе крымских татар. В Германии, Франции, Швеции они есть? Как мы хотим быть представлены в мире, если мы не представляем наш интеллектуальный потенциал. Если не представляем, что мы исторически все время были на стыке Европы и Азии. И мы исторически все время были в цивилизованном мире, были частью европейской цивилизации. Но это надо показывать. Мы варимся в собственном соку. А нужны большие труды. Институт уже почти пятнадцать лет работает. Надо выходить из пеленок.
Почему я говорю о научных школах? Научные школы — это тот шаг в мировую цивилизацию, когда начинают о крымских татарах говорить. Если бы мы воспитали одного лауреата Нобелевской премии — и о крымских татарах говорил бы весь мир. Шаги наши должны быть нацелены на это. Нам уже хватит воевать за второй или третий этаж дома. У нас конкуренция должна быть не в том, кто во сколько этажей дом построил, не в том, у кого какое кафе, у кого какая марка машины. У нас конкуренция должна быть в том, кто сегодня имеет нормальное производство национальных продуктов. Именно производство. Не систему торговли, которая сегодня есть, завтра нет.
Я стоял у истоков создания университета. Худо-бедно, как бы то ни было, мы сегодня уже университет достаточно неплохого уровня. Я не сказал бы — университет высокого уровня, это было бы нечестно и недобросовестно. Ну неплохой у нас уровень сегодня. Но если мы успокоимся на этом, если остановимся, то зачахнем.
— Какие пути для дальнейшего развития крымскотатарского народа вы видите сегодня?
— Я вижу возрождение нашего народа через ту идеологию, которая привела евреев к созданию государственности, возрождению языка и занятию достойного места в мире. А это все было связано с высочайшим уровнем образованием. Ожидание быстрого успеха на базе митингов, перекрытий дорог, противостояния — это путь в никуда. Народ будет исчезать. Путь лежит через интеллект, высокое образование. Когда крымчане других национальностей будут желать голосовать за нас, будут видеть, что мы созидатели, сильно болеющие за Крым. Это моя идея.
Человек должен быть нацелен на созидание. На его пути могут вставать барьеры, а через них надо уметь прыгать. К сожалению, большинство у нас подходит к барьеру и начинает рассуждать: «вот мне поставили барьер», «мне не дают» и пошло поехало. А ты научись — как проходить через этот барьер. Сделай отверстие и проходи через него, или добудь лестницу. Но можно преподнести тому, кто построил эту стену, такую идею, что он сам откроет путь. А для этого нужна культура мышления. В жизни надо уметь побеждать. Не надо сдаваться. Один мой дедушка был расстрелян, потому что был служителем культа, другой — выселен на Урал как кулак. Я чту их память. Но озлобленностью и ненавистью ничего никогда не создавалось, только разрушалось.
Труд, добро, высокая нравственность всегда зовут человека к созиданию. Только культ интеллекта и высокая эрудиция спасут наш народ. Нужно очень серьезно работать над собой, быть самокритичными. Крымский татарин должен предъявлять к себе самому больше требований, чем кто-либо другой. Только таким путем мы со временем сможем стать интеллектуальным стержнем крымского общества.
comments powered by HyperComments