Исмет ЗААТОВ, кандидат искусствоведения
(Начало в №42)
Вот как вспоминала один из многочисленных в своей творческой биографии прифронтовых эпизодов крымскотатарская певица Сабрие Эреджепова: «Кажется, это был август (1941 года — И.3.). Открытая, безбрежная крымская степь… Шел четвертый за этот день наш концерт. Южное солнце, от которого абсолютно некуда было спрятаться, неимоверно пекло с самого утра. Посреди степи солдаты, образовав плотный полукруг, кто сидя на земле, кто стоя, смотрят концерт… танцы, песни, стихи.
Артисты, проявляя своеобразный «героизм и смелость», продолжают свое благородное дело, не обращая внимания на гул самолетов в небе и далекие раскаты артиллерийской дуэли. Концерт близится к своему концу. Труднее всех приходится танцорам, так как в качестве импровизированной сцены для них обозначен относительно ровный участок невытоптанной дикой степи. Певцам в этом отношении проще, для них сцену можно соорудить и из одной табуретки. После танцоров, завершая концерт, на «сцену» вышла я. Обычно я начинала с песни композитора Ягъи Шерфединова «Къызыл аскер маршы» («Марш красных воинов») и песни «Если завтра война, если завтра в поход». В те дни такие песни воодушевляли не только бойцов, но и самих певцов, так как исполнитель, входя в образ, создаваемый им при исполнении песни, и сам подпадал под воздействие магнетизма патетики мобилизующей на подвиг музыки, по-военному строгой и тревожной. Призывая своими песнями к мужеству тысячи и тысячи солдат, я тоже подспудно начинала ощущать и верить в то, что в случае, если и мне тоже вдруг придется встретиться лицом к лицу с врагом, то я, наверное, также буду вести себя, как подобает солдату. Ведь я, как и многие тогда, в первые дни войны, окончила специальные курсы по тушению зажигательных бомб, организации эвакуации населения при бомбежках и артобстрелах и стрельбе из боевой винтовки.
После того, как ведущий концерта объявил мой выход, послышались аплодисменты встречающих меня бойцов. Я спела песню «Къарасув меним озь базарым» (песня о городе Карасубазаре; ныне Белогорск. — И.3.). После нее я приступила к исполнению песни Никиты Богословского «Я на подвиг тебя провожала». Слова этой песни, напоминающие каждому бойцу, каждому мужчине о том, как его спутница жизни, любимая подруга провожала его на фронт, поднимали его боевой дух, придавали ему смелость, звали на подвиг… И вдруг в тот момент, когда я начала петь последний куплет этой песни, совсем близко над нами в небе появился вражеский самолет. Но почему-то не объявляют воздушную тревогу; наверное, вот-вот должна последовать команда «Ложись!». Я снова взглянула на небо, самолет подлетал к нам все ближе и ближе, а до заключительных слов моей песни все еще остается несколько секунд… Рядом со мной стоит аккомпанирующий мне скрипач Пинхусевич; бедняжка, он хром на одну ногу, и, представляя, наверно, каким образом и куда ему придется убегать от бомб, он, нетерпеливо дергая меня сзади за подол моего длинного сценического платья, бубнит вполголоса: «Ну, заканчивай же, Эреджепова, он уже снижается!..». И когда я допевала последнюю фразу песни: «…Врагам отомстить за него», послышалась команда «Ложись!».
Мы не успели лечь. Рядом с нами разорвалась бомба. Содрогнулись одновременно и земля, и небо. Воздух наполнился клубами едкой пыли и гари, в которых никто друг друга уже не мог различить. Я почувствовала, что разрыв бомбы не принес мне вреда, так как на мне нигде не было следов крови. Приподняв голову, я увидела, что все куда-то бегут. Вслед за ними побежала и я. Самолетов стало вдруг несколько, не было мгновения даже взглянуть на небо, чтобы посчитать, сколько же их. Где-то впереди показалось здание сельской школы. Двери бесхозной школы, давно оставшейся без учеников, открыты настежь, все бегут туда. Бомбы падают то справа, то слева. Меня охватил ужас! Впервые оказавшись посреди такого кошмара, почувствовав почти животный страх и близость самой смерти, теряешь контроль над собой. Оказывается, случается так, что в такие минуты на какое-то мгновение человек может даже позабыть о самых близких своих людях, жена может позабыть о муже, муж о жене, никто в этой смертельной кутерьме не может понять, кто, где и как затерялся. Что это? Эгоизм? Только бы остаться в живых? Где же все-таки те, кто был со мной до этого рядом?..
Оглянуться назад нет ни желания, ни сил. Жизнь своя, оказывается, очень дорога; я продолжаю бежать, бежать, бежать…
Наконец я протискиваюсь в большие черные двери школы. Но в эту же минуту в здание школы попадает бомба, рушатся стены, все смешалось в густых облаках пыли. Я, наверно, была бы погребена под падающей на меня стеной, но в этот момент, на мое счастье, какой-то мужчина подхватил меня своими сильными руками и, перепрыгивая через лежащие на полу потолочные балки, спрыгнул со мной в ближайшую от нас траншею. От неминуемой гибели тогда меня спас танцор нашего ансамбля, юноша-грек Кирюша (Кирилл Попандопуло. — И.3). Траншея моментально наполнилась солдатами и гражданскими людьми, среди которых я различила и несколько наших артистов. Снаружи слышались частые залпы зенитных орудий и слившийся воедино с их гулом грохот разрыва бомб…
В этот абсолютно жуткий момент рядом со мной появляется совсем молодой солдат. За полчаса до этого, оказывается, он видел меня на сцене. Приблизившись ко мне, он осторожно спросил: «Сабрие-ханым, Вы очень испугались? Это для Вас, наверное, в первый раз, ничего, потом Вы к этому постепенно привыкнете, и если Вам не суждено погибнуть от бомбежки, то с Вами абсолютно ничего не случится, даже если бы Вам пришлось оказаться лежащей посреди голой степи под всеми бомбами мира, летящими на Вас сверху. Враг бомбит нас и стреляет по нам сверху, мы по нему стреляем снизу, война такая одновременно страшная и простая в своем ужасе вещь, кто-то погибает, а оставшиеся в живых продолжают воевать. Поэтому не бойтесь, каждому предначертана своя судьба… А жизнь, несмотря ни на что, продолжается. Поэтому для Вас это может показаться очень странным, то есть для такой минуты, но у меня к Вам есть одна большая просьба, не смогли бы Вы это сделать для меня?» Я с удивлением взглянула на юношу. На его лице не только не было никакого выражения страха, неуверенности или сомнения, как ни странно, оно было озарено даже некоей влюбленностью. Поняв, по-видимому, мое удивление, он улыбнулся и произнес: «Прошу Вас, пожалуйста, не удивляйтесь. Наслаждаясь Вашим удивительным голосом и слыша Ваше имя на протяжении нескольких лет, я был одним из многочисленных Ваших поклонников, влюблен в Ваш голос, обожаю исполняемые Вами песни и сейчас хочу попросить у Вас слова моей самой любимой песни».
То, что в такие страшные минуты этот паренек думал о песне, меня удивило и обрадовало. Взглянув на него, я ответила с улыбкой: «Да, сейчас как раз самый подходящий момент, время и место разучивать песни». — «А что же мне делать? Разве можно упускать такой случай и такую возможность. Может быть, я больше Вас никогда не увижу? Раз уж так вышло, то мне непременно нужно воспользоваться представившимся мне случаем». Достав из нагрудного кармана гимнастерки маленький блокнот и карандаш, солдат произнес название песни «Къаранфиль» («Гвоздика») и добавил: «Мелодию этой песни я знаю хорошо, а попросить у Вас ее слова и записать я мечтал давно. Слава Аллаху, этот день настал. Это для меня, Сабрие-ханым, будет большой памятью. Меня зовут Гани, я из села Улу-Кол. Если вернусь с войны, обязательно разыщу Вас в Симферополе и в знак благодарности за слова этой песни привезу вам ящик груш сорта «Дюгюне» из моего сада». Когда он заканчивал записывать слова последнего куплета, прозвучала команда «Отбой», и люди стали покидать траншею. Гани, с благодарностью пожав мне руку, быстро удалился.
В октябре наш агитансамбль выехал на Южный берег Крыма — в Ялту, Алушту, Симеиз и Мисхор — с концертами в развернутые в санаториях военные госпитали.
Вместо обычных двух часов концерты продолжались по пять-шесть часов, так как там нам приходилось обслуживать в основном лежачих раненых, давая мини-концерты почти во всех палатах поочередно.
28 октября 1941 года я с ансамблем вернулась в Симферополь, как оказалось, с последних своих гастролей по госпиталям южнобережья. 29 октября выпало на воскресенье — нерабочий, выходной день. 30 октября, выйдя на работу, мы услышали страшную весть — враг уже в Джанкое…» (перевод с крымскотатарского И. 3.).
Приводя столь внушительный по объему отрывок воспоминаний самого, наверное, яркого на то время, двадцативосьмилетнего мастера крымскотатарского сценического искусства, ставилась цель проиллюстрировать реальную атмосферу в крымскотатарской творческой среде в те непростые для Крыма дни.
Сабрие Эреджепова в своих воспоминаниях приводит имена своих друзей и товарищей по сцене, артистов и актеров, которые днем и ночью, не зная сна и отдыха, колесили по пыльным фронтовым дорогам и госпиталям, давали концерты защитникам отчизны в составе агитансамбля, это: Усеин Баккал (хореограф), Ремзие Баккал (артистка балета), Пакизе Баккал (музыкант оркестра), Шевкет Мамутов (артист балета), Асан Мамутов (артист балета), Эдем Шакиров (артист балета), Ибраим Ибраимов (музыкант оркестра), Кирилл Попандопуло (артист балета), Селиме Челебиева (артистка балета), Фатма Умерова (артистка балета), Мемет Абселямов (солист вокала), Ильяс Бахшиш (руководитель оркестра), Абибулла Каври (музыкант оркестра).
В фойе Крымскотатарского академического музыкально-драматического театра по ул. Менделеева, 5, на одном из стендов, посвященном истории развития театра, можно увидеть фотографию, на которой запечатлена сцена выступления молодежной труппы театра перед бойцами, готовящимися к обороне Перекопа летом 1941 года. Совсем юные в ту пору актрисы исполняют крымскотатарский народный танец.
Как показали дальнейшие военные события, несмотря на проявленные мужество и героизм, наши солдаты не смогли одними саперными лопатами и массой своих тел остановить вооруженную до зубов фашистскую военную армаду, обрушившуюся на них всей своей мощью на суше и с воздуха, посредством тяжелой артиллерии, танков, самоходных орудий, бронетранспортеров, бомбардировщиков и штурмовых самолетов. Защитники Перекопа были смяты, фронт прорван. В течение нескольких дней немецко-фашистские войска достигли Севастополя и подвергли его длительной блокаде. Началась многомесячная эпопея обороны Севастополя.
В героической обороне Севастополя 1941—1942 годов участвовал также актер и режиссер Крымского татарского государственного драматического театра Сервер Джетере. Родился он в 1906 году в древнем южнобережном крымскотатарском селении Биюк-Ламбат Алуштинского района. В 1928 году окончил театральный техникум в Казани, а за год до начала войны, в 1940 году, — знаменитый ГИТИС (Государственный институт театрального искусства им. А. Луначарского в Москве). Получив в боях под Севастополем тяжелые ранения, он был награжден за ратный труд боевыми орденами и медалями.
За два дня до вступления немцев в столицу Крымской АССР, 30 октября 1941 года, в Симферополе, в здании Центрального дома крестьянина, в экстренном порядке были собраны все творческие работники столицы Крымской АССР: актеры, музыканты, певцы, артисты, композиторы, режиссеры. Перед ними выступили второй секретарь Крымского обкома ВКП (б) Меньщиков и начальник Управления по делам искусства при Совете народных комиссаров Крымской АССР Амет Камилов (здесь Эреджепова невольно исказила фамилию А. Камилева, а в книге А. Велиева о фронтовиках он указан уже как Кямилев А. — И.3.). После освобождения от должности начальника Управления по делам искусств при Совете народных комиссаров Крымской АССР 28 августа 1942 года в городе Краснодаре он добровольно ушел на фронт. Воевал в должности замполита батальона 3-й дивизии 2-й армии. В 1943 году был тяжело ранен, стал инвалидом и был направлен в тыл в город Фергану. В годы депортации принимал активное участие в национальном движении крымских татар в Узбекистане.
Они объявили собравшимся о том, что Красная Армия и органы Советской власти вынуждены временно оставить Симферополь и Крым, но в ближайшее время обязательно вернутся обратно. Творческим работникам было предложено, каждому пока на свое усмотрение, устраивать свою жизнь. Как выяснилось, Управление искусств к этому времени уже было эвакуировано в Керчь, а оттуда далее — в Краснодар.
Таким образом, почти все творческие силы Крыма, за исключением некоторых актеров Крымского государственного русского драматического театра имени Горького и других сценических коллективов автономии еврейской национальности, эвакуированных ранее в Среднюю Азию, остались наедине со своей судьбой.
Как вспоминали после И. Бахшиш и С. Эреджепова, об эвакуации теперь уже никто из них и не помышлял. Они оставались в лишенном защиты и ожидающем своей участи, как смертник своего приговора, городе. В Симферополе царила паника. Люди с узлами, рюкзаками, котомками бежали из брошенной столицы республики, в основном, к своим родственникам, в сельскую местность. Все склады города были открыты и никем не охранялись. Симферополь вдруг оказался без власти, опустевшим, разоренным, разграбленным.
comments powered by HyperComments