С того света (записки хорошего человека)

Рассказ с элементами мистики, опубликованный И. Гаспринским на страницах газеты «Терджиман» в 1904—1905 гг.

1904. — 7 декабря, №104.

Зовут меня Али Ага. Я не дурной человек, во всяком случае не хуже тех людей, которые меня окружают. Почему не быть мне хорошим человеком? Установленные молитвы совершаю, пост соблюдаю, милостыню даю, воровством не занимаюсь, правда, иногда приходится лгать, но… впрочем, не больше, чем мои друзья и знакомые. Увы, случалось и подличать, но эта неустойка очень распространенная, что делать? Такова наша сотворенная слабость! Поэтому я был не хуже других и считался, как и они, «хорошим, добрым человеком». Люди меня уважали и звали Али Ага. Говорили, что Али Ага добрый мусульманин, честный человек; верили моим словам и прислушивались к моим мнениям. Никогда мое лицо не краснело перед людьми, никогда мое имя не было очернено. Словом, я был форменный «хороший» человек. Хороший человек и не может быть иным… Все «хорошие» люди похожи на меня. Конечно, люди не без греха. Есть грешки и за мной, но про них никто не знает.

Хотя грешки мои были шиты-крыты, но все же я раскаивался в них. Бывало, совершу омовение, молитвенно настроюсь и прошу Аллаха о прощении, перебирая на святых четках Его святые имена¹.

После такого раскаяния на душе становилось легче; я чувствовал, что грех снят, но это не всегда бывало. Случалось, сколько не каюсь, а на душе тяжело, и внутри что-то говорило: «Ты скверный человек», «Ты нехороший человек». Люди ничего не знали про это и, конечно, звали меня «хорошим», а я, надев халат благочестия, жил да поживал.

В один неудачный день я слегка занемог. Думал, бывает, пройдет. Но вышло иначе: на следующий день я слег. Озноб, жар и страшная головная боль свалили меня в постель. Напоили чаем — не помогает; потом отваром цвета бузины — нет толку. Болезнь совсем одолела. Я стал терять сознание. Позвали доктора. Он осмотрел язык, глаза, ощупал желудок, измерил температуру и прописал какие-то лекарства. Когда принесли лекарства и давали ли их мне — не знаю. Я лежал в беспамятстве. Долго ли это продолжалось, тоже не знаю, но однажды слабое сознание вернулось; я, сколько мог, навострил уши; открыть глаза еще не мог. Слышу, около меня люди. Хочется шевельнуться, чтобы показать, что я жив, не могу; сил нет, лежу как пень. Слышу, шепот моего свояка Мустафы Аги; он кому-то говорит: «Правда, ему очень плохо, но, может быть, как-нибудь выживет». А другой голос в ответ шепчет: «Конечно, Аллах милостив, но все же не мешает, чтобы мулла читал отходную. Если пришел конец — душе будет напутствие, если же нет — будет облегчение…». У изголовья кто-то тихо плачет; это, вероятно, жена… Понял я, что умираю, и потерял сознание. Но вот опять что-то слышится… Напрягаю слух изо всей силы… Слышу ритмические фысссс… фысссс… Это читают отходной «Ясин» (*)², кто-то тихо сокрушается: «Бедный человек, отходит», и чьи-то пальцы опускаются на мои веки, чтобы глаза не застыли открытыми. Наконец, лицо мое прикрывают легким платком, и я окончательно теряю всякое сознание, умираю.

1905. — 7 января, №2.

И так, чувствуя, сознавая, я тихо отошел в лучший мир. Дом, жена, друзья остались где-то по ту сторону чего-то, куда я перешел. Я пребывал теперь в таком спокойствии душевном и телесном, которое граничило с небытием и безграничной пустотой. Ни звука, ни движения. Какое-то особое бытие, смешанное с небытием. «Все кончено» — пронеслось молнией в моей голове, и эта мысль обожгла меня с ног до головы, но другая мысль: «Ничего не поделаешь», так же быстро осветившая мои застывающие мозги, дала мне успокоение… Итак, я в новом мире. Что же, однако, будет со мною дальше? Эта неизвестность наполнила все мое существо страхом, и ужасный, невидимый огонь стал жечь всего меня, охватив сразу все атомы моего тела. Вдруг где-то вдали блеснула яркая зарница, и кругом меня все осветилось красным заревом; огненные языки, как пламенеющие горы, потянулись куда-то в высоту. У этого страшного огня я стал различать человекоподобные существа, раскаленные, как железо, и ростом с добрый крымский тополь… Они что-то делали. Благодарение Аллаху, что все это было вдали, и я, смертельно испуганный и удивленный, смотрел на это грозное, величественное явление… Но вот около меня совсем близко появляется нечто вроде утреннего тумана и отгораживает меня от ужасного огня. Туман этот, застилая все кругом меня, отражает в себе заслоненный огонь самыми причудливыми формами и фигурами… Но это не простые фигуры. Присматриваюсь со всей силой моего зрения и, велик Аллах, ясно вижу очертания людей, но каких-то бескровных, бледных… О, Боже, да это не только люди; это — моя Фатима, бакалейщик Ахмед, Сеит Чауш, Гуль-Джемаль, мальчик Махмуд… и масса знакомых нищих и увечных! Видения эти обступили меня со всех сторон и бесстрастно, молча смотрели на меня. Мне стало жутко, очень жутко… Фатима — это моя первая жена. Что ей нужно, почему она тут? Да, то было давно, но не забыто: я хотел дать ей развод и взять другую жену, но мне не хотелось платить значительную сумму, следующую ей по брачному контракту, и прочие расходы, вытекающие из акта развода. Послушный голосу своекорыстия, я, ничего ей не говоря, начал к ней придираться за каждую мелочь, обижал, поносил, чтобы заставить ее просить о разводе; в этом случае она теряла право на следуемое ей вознаграждение³. Фатима долго терпела мои неистовства, но, наконец, не выдержала и начала умолять дать ей развод, освободить ее без всякого вознаграждения. Я призвал муллу; она заявила ему о своем желании, и я подписал разводную. Она немедленно прикрылась чадрой и, как-то странно посмотрев на меня, со слезами оставила мой дом… Вот сейчас она точно так же на меня смотрит и так же плачет. Я вспомнил прошлое, вспомнил, что подло поступил с ней, и мне стало невыразимо больно, так больно, как не бывает на том обманчивом свете, откуда я только что ушел. О, если бы Фатима хоть теперь как-нибудь обидела меня, даже избила бы меня; мне было бы легче, но она ничего не говорит, а только тихо плачет, но зато вместо нее кто-то другой прямо в душу, в самую глубину души посылает тяжкий, жгущий вопрос — за что ты обидел ее?

Рядом с ней стоит Сеит Чауш. Этот человек имел тяжбу с моим другом Сулейманом Агой. Пользуясь особыми отношениями с кадием⁴, я повлиял на решение дела, и Сеит Чауш был разорен.

Тут же девушка Гуль-Джемаль… Эта сирота долго служила у меня и служила очень хорошо. Я был обязан дать ей приличное приданное и прилично пристроить, но… О, проклятое любостяжание! Я одарил ее кое-каким старьем с толкучки и выдал за первого попавшегося негодяя, оправдываясь тем, что «Аллах позаботится о своих тварях». Вскоре она была оставлена мужем! Я ее обратно в дом не принял, и она пала до голода, нищенства и болезней…

Мальчишка Махмуд! В недобрый час я отпустил ему из лавки залежавшийся, негодный продукт. Мать сильно избила его тогда, думая, что часть денег он потратил на конфеты. Мальчик вопил, что я отпустил ему такой продукт, но мать еще больше на него напустилась, что он клевещет на такого «хорошего» человека, как Али Ага. Этот мальчуган теперь тоже почему-то тут, около меня, и горько плачет, почесывая битое тело.

Бакалейщик Ахмед… Этот не плачет, но горько-горько усмехается, глядя на меня. Он держит пригоршню медных копеек и как будто предлагает их мне… Да, по пятницам, идя в мечеть, я аккуратно разменивал у него серебряный четвертак на гроши и, выходя с молитвы, одаривал нищих и калек, толпившихся у дверей мечети. Эта толпа и тут стоит около меня.

Все эти люди, молча обступившие меня, нагоняли на меня такой жар, что я чувствовал себя в аду и не знал куда деваться, куда скрыться… Вдруг блеснул какой-то белый свет. Окружавшие меня ужасные призраки стали расплываться в тумане, и до слуха чуть слышно проник участливый вопрос:

— Как Вы себя чувствуете?

Я сделал усилие и открыл глаза. У изголовья сидела жена. Я понял, что каким-то чудом вновь вернулся на свет.

Через две недели я мог уже встать с постели, но встал другим, новым человеком. Тело мое ослабло, надорвалось, но зато дух окреп, возмужал среди двух миров. Теперь я честен, правдив, люблю людей как братьев, и стараюсь быть хорошим человеком на самом деле.

 

¹⁾ 99 имен Аллаха — в исламе имена Бога, взятые из Корана и Сунны. Для   облегчения   счета  во   время   безмолвной   молитвы   иногда используются четки, они состоят из 99 или 33 бусин, каждая из которых соответствует одному из 99 имен Аллаха.

²⁾ Йа Син — тридцать шестая сура Корана. Часть похоронного обряда у мусульман.

³⁾ Хул — вид развода в исламе, инициатором которого является жена. В этом случае она обязана уплатить мужу компенсацию, то есть вернуть махр — имущество, которое муж выделяет жене при заключении брака.

⁴⁾ Особа высшего духовенства мусульман, судья, имеющий право рассматривать гражданские дела и выносить решения на основе норм шариата.

 

comments powered by HyperComments